— Так чему же ты радуешься?
— А тому, что Лике Казимировне теперь, значит, уже ничего не грозит. Когда я узнала, что он добивается завещания на ее квартиру, я очень за бедную старушку испугалась: такой ведь и убить может, чтобы долго не ждать!
— А-а!.. Вот ты о чем думаешь, о благополучии какой-то полусумасшедшей старухи! А о суде ты не беспокоишься?
— Я об этом как-то сразу и не подумала, — упавшим голосом сказала Кира.
— А ты подумай! Твоей маме придется нанять хорошего адвоката. За хорошие деньги, между прочим.
— Но это же совсем, совсем невозможно! У нас еще долг за квартиру не выплачен. Ой, что скажет моя мамочка? Она меня убьет, просто на месте убьет… И правильно сделает! — Кира заплакала горько и безнадежно, потому что не видела никакого выхода и не знала, что тут еще можно сделать, как не заплакать.
Жанна накрыла Кирину руку своей холеной и холодной рукой.
— Успокойся, детка, и не плачь. Скажи мне спасибо — я уже все уладила.
— Ой, правда? — Кира как-то внезапно успокоилась, даже слезы мгновенно высохли. — А каким образом вы все уладили, Жанна? — спросила она уже с ноткой искреннего любопытства в голосе. Кира была готова услышать историю о необыкновенно коварной победе ведьмы Жанны над ведьмаком Магилиани и предвкушала удовольствие от рассказа в утешение за только что испытанное чувство ужаса.
— Да самым примитивным. Я просто заплатила ему сполна обещанный гонорар.
Кира помолчала, потупившись, и радости ее как не бывало. Потом спросила упавшим голосом:
— Выходит, я снова у вас в долгу?
— Именно так и выходит. Но ты не волнуйся, денег я с тебя не возьму! Мне вообще от тебя ничего не надо, даже благодарности. Хочешь кофе с пирожным? — Не дожидаясь ответа, Жанна остановила проходившую мимо официантку и заказала два кофе и два эклера.
— А теперь давай мы с тобой просто поболтаем!
И Кира поняла, что вот тут-то и начинается самое страшное. Жанна в ожидании заказа закурила длинную черную сигарету и для начала стала щебетать о чем попало: о весне и весенних модах, о новостях Крестовского острова, о модных голошерстных собачках и кошках…
Чувствуя себя всецело связанной по рукам и ногам, Кира даже от пирожного не отказалась и съела все до последней крошки. И вот тогда-то и наступила расплата.
— А теперь расскажи-ка мне, милая моя девочка, — начала Жанна, — что это за чертежи часовни лежат на столе в комнате Юлианн?
— Какой часовни?
— Вот этой! — Жанна достала из сумочки смятую фотографию петрозаводской часовни святых Анны и Иулии.
— Эта часовня стоит в городе Петрозаводске! Это очень, очень далеко от Крестовского острова! — со слабой надеждой увести Жанну в сторону воскликнула Кира.
— Мне это безразлично, где находится часовня. Я хочу знать, какое отношение она имеет к Юлианнам?
— А зачем это вам? Вы же не верите в Бога, как Юлианны, — попробовала Кира еще раз оказать слабое сопротивление.
— Я же беспокоюсь о них как-никак, — нехорошим голосом пояснила Жанна. — Через месяц с небольшим я стану им законной мачехой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что расскажи мне лучше все как есть, дорогая! Ну?
И Кира рассказала ей все. Рассказывая, она с ужасом чувствовала, будто с каждым словом проваливается в какую-то бездонную яму под пристальным взглядом Жанны. Это было очень, очень страшно — предавать своих подруг.
Выслушав ее, Жанна резко встала, кинула на стол крупную бумажку и сказала:
— Расплатись. Я спешу! — и покинула кафе.
А Кира осталась сидеть, совершенно несчастная и беспомощная. И она снова заплакала, только на этот раз уже совершенно безнадежными слезами. «Конечно, когда Юлианны вернутся из Пскова, я тут же им все расскажу!» — подумала она, но почему-то эта мысль облегчения не принесла.
А в Пскове Дмитрия Сергеевича Мишина и его дочерей ждала неожиданность. Забор между участком бабушки и участком соседа, купившего ее дом, был уже снесен, а позади дома они увидели глубокий котлован, вырытый как раз на середине двух участков.
Вечером, когда все собрались за чаем, Дмитрий Сергеевич спросил с упреком:
— Что ж вы не предупредили меня, Анастасия Николаевна? Я бы постарался выкупить у соседа ваш дом обратно.
— А я бы вам этого не позволила, Митя, — спокойно сказала бабушка. — У меня нет претензий к соседу. И не только потому, что он доверился мне и купил у меня дом, когда мне впервые в жизни деньги нужны были до смерти. Дело в том, Митенька, что давным-давно, еще до революции, оба наши участка принадлежали семье соседа, а дом, в котором жили его предки, стоял как раз на том самом месте, где он сейчас закладывает фундамент. Это его законное человеческое право — восстановить родовое гнездо.
— А что случилось со старым домом? — спросила Юлька. — Он что, сгорел?
— Хуже. Его сожгли.
— А какая разница? — не поняла Юлька.
— Большая. Дед нашего соседа Виктора Алексеевича был священником. Его самого расстреляли, матушку с детьми выгнали на улицу, а дом сожгли.
— А кто это сделал, бабушка? — возмутилась Юлька.
— Большевики.
— За что?!
— Он отпел павших героев Талабского полка рыбаков, а какой-то мерзавец донес на него в Чека.
— Что это за полк такой, бабушка? — спросила Юлька. — И почему он «полк рыбаков»? Они что, рыбу ловили, а не воевали?
— Воевали, да еще как! А «полк рыбаков» потому, что в него входили рыбаки с Талабских островов.
— А что это за Талабские острова, бабушка? — спросила Юлька.
— А я знаю, знаю! — воскликнула Аннушка. — На Талабских островах жил старец отец Николай Гурьянов, мы к нему на «Заре» с дядей Витей плавали. Правда, бабушка?
— Вы навещали этого чудесного батюшку? — воскликнула Александра, — Что же ты, Аннушка, никогда об этом не рассказывала?
— Я еще не успела, — виновато сказала Аннушка. — Мы же все время были так заняты! То зайцы, то… еще что-нибудь.
— Ладно, ладно, про отца Николая и его котика ты расскажешь Александре потом! — нетерпеливо прервала ее Юлька. — А сейчас, бабушка, рассказывай дальше про рыбацкий полк! Мы с Аннушкой родились в Пскове, так надо же нам знать, что тут до нас в старину делалось, правда?
— Правда, Юля, историю места своего рождения должен знать каждый культурный человек, — сказала Александра. — Расскажите, Анастасия Николаевна, про этот полк!
— Хорошо, расскажу. Талабский белогвардейский полк был сформирован молодым ротмистром Борисом Пермикиным из рыбаков Талабского архипелага и входил в Северо-Западную армию генерала Юденича. В полку было полторы тысячи бойцов, все бывшие рыбаки А началось все в ноябре 18-го года с того, что большевики силой попытались загнать талабских рыбаков в Красную армию. Это было время, когда народ уже разобрался, что произошло в 17-м году, и по всей России шли антибольшевистские народные восстания. Эти восстания рабочих и крестьян против советской власти жестоко подавлялись большевиками. Псковская губерния была одной из самых «контрреволюционных», как это называли красные. Узнав, что Талабский архипелаг захвачен красными, молодой и отчаянный ротмистр Борис Пермикин с семнадцатью белыми солдатами осенней ночью высадился на острове Талабске и разгромил красный отряд из пятидесяти бойцов, а комиссаров приказал бросить в озеро. Именем одного из этих комиссаров, эстонца Яна Залита, и был потом назван остров. Сформированный рыбацкий полк ушел к белым, к генералу Юденичу. Бориса Сергеевича Пермикина назначили командовать полком, и он им командовал до самого конца. А конец у полка был героический. В декабре 19-го года под Нарвой талабцы прикрывали отход Северо-Западной армии Юденича, прямо с реки Наровы. На одном берегу были наступавшие красные, а на другом — эстонские войска. Когда талабцы увидели, что все уцелевшие бойцы армии Юденича перебрались на эстонский берег, они тоже решили отступить. Но эстонцы открыли по ним огонь и отогнали их назад, на лед Наровы. А с другой стороны стреляли красные. Так, под перекрестным огнем, весь полк и погиб. Весной тела талабцев прибивало во льдинах к берегу Наровы, и вот тут отец Виктор совершил свой подвиг. Услышав о первых найденных во льду телах талабцев, он добрался до Нарвы, отпел добытые изо льда тела павших талабцев и вместе с местными жителями похоронил их в братской могиле. После этого он вернулся в Псков, и какое-то время жил тихо со своей семьей, продолжая служить в своем храме. Но слух о том, что он ездил под Нарву хоронить талабцев, разошелся по городу. Батюшку предупреждали, что надо бы ему с семьей на время уехать из Пскова, что чекисты о нем уже расспрашивают. Он так и собирался сделать, но только хотел дождаться весны — у него было шестеро детей, а зимой с детьми трудно решиться на дальнюю дорогу. Но так и не успели они никуда уехать. Однажды ночью пришли комиссары, выгнали матушку с детьми на улицу, дом сожгли, а батюшку увели и через несколько дней расстреляли.