Откуда-то сверху на него наплывал пряный, чуть лимонный запах; он поднял голову и увидел большое темнолиственное дерево, на ветвях которого покачивались неправдоподобные огромные белые цветы. «Магнолия», — вдруг вспомнил он. Он видел такие деревья в полузабытой прошлой жизни. Он вспомнил нарядных людей, белые платья и кружевные зонтики дам, целые горы цветов на улицах, ослепительно-белые, до ломоты в глазах, жестко накрахмаленные скатерти и салфетки на столиках, просторно расставленных на веранде ресторана. Он вдруг вспомнил даже вкус холодного лимонада из высокого запотевшего бокала. «Пей маленькими глотками, не то простудишь горло», — говорила ему мама. «Ницца» — так называлась та удивительная жизнь.
— Берите чемодан и пойдемте разыскивать наше пристанище!
Он вздрогнул, услышав голос Гаврилова, но послушно наклонился и поднял довольно тяжелый чемодан со своими вещами, которых он еще сам не видел.
Они прошли мимо цветников, мимо пруда со старыми ивами на берегу и каменной беседкой на островке, мимо прелестной прозрачной рощицы бамбука.
«Пристанище» оказалось отдельным маленьким домиком, наполовину укрытым за высокими кустами роз. В домике была гостиная, ванная комната с туалетом и большим окном и две спальни: одну занял Гаврилов, вторую он предложил Сыну Вождя. Он сказал, что в домике они будут жить вдвоем.
Сын Вождя прошел в свою спальню. Он поставил чемодан возле платяного шкафа, присел на аккуратно застеленную кровать и покачался, наслаждаясь упругостью пружинного матраца. Потом положил чемодан на письменный стол, стоявший у окна, раскрыл его и, радуясь каждой вещи, начал раскладывать все по местам. Белье, халат, несколько рубашек, спортивный костюм и белый костюм из сурового полотна, легкие туфли с дырочками — сандалеты. Он оглаживал каждую вещь и раскладывал, развешивал, перекладывал и перевешивал, и получал от этого истинное удовольствие.
Разобрав вещи, они с Гавриловым по очереди приняли ванну, немного отдохнули и отправились обедать в один из больших корпусов. И какой же обед им подавали! Впрочем, теперь уже и не вспомнить, какой именно обед был им подан в первый день по приезде, — в санатории прекрасно кормили во все дни их пребывания в нем. Да и не важно это, в конце-то концов, не в этом дело, хотя именно в столовой все и началось…
Очень умен был товарищ Гаврилов. Он водил Сына Вождя в общую столовую, чтобы тот не чувствовал себя изгоем, отверженным, арестантом, но умел как-то так подгадать время, что, когда они входили в общий зал, там уже почти все столики были пусты.
Потому ни у кого не могло сложиться впечатление, что они намеренно избегают соседей.
Почти всегда еду им подавала одна и та же девушка, совсем юная, на вид лет шестнадцати. У нее была загорелая кожа, стриженые короткие русые волосы, детские, еще не совсем сформировавшиеся черты лица и серые глаза. Сыну Вождя она очень нравилась, но он терялся, когда она, улыбаясь, подходила с подносом к их столику, выставляла кушанья и желала приятного аппетита.
— Симпатичная комсомолочка, — заметил как-то Гаврилов.
Сын Вождя ничего не ответил, но почувствовал, что краснеет от гнева: что-то в голосе Гаврилова ему очень не понравилось.
Однажды Сын Вождя услышал, как ее окликнул кто-то из других официанток: «Марина!». Так он узнал ее имя. Марина была первой женщиной, которую он видел так близко и так часто после долгих лет пребывания среди мужчин, не считая, конечно, тюремных надзирательниц и курсанток милицейской школы — но, помилуйте, разве же это были женщины!
Раза два он видел, как Марина проходила по дорожкам парка, но всегда на значительном расстоянии от него. Если бы даже он вздумал окликнуть ее, ему пришлось бы кричать — а это было бы и невежливо по отношению к девушке, и свидетельствовало бы о крайней его невоспитанности.
Как-то он увидел Марину на пляже. Это было вечером. Сын Вождя понемногу учился плавать, но очень стеснялся и своего неумения, и своей нездоровой худобы; они с товарищем Гавриловым обычно ходили купаться рано утром или уже к вечеру, когда пляж пустел. Гаврилов сам учил его плавать и даже поддерживал его в воде. Именно в один из таких вечеров, барахтаясь в воде неподалеку от Гаврилова, Сын Вождя увидел, как по пляжу, помахивая на ходу полотенцем, неспешно идет Марина. У него захватило дух, и он чуть не нахлебался воды, увидев ее. Марина, конечно, была в купальнике, но для него она была как бы обнажена.
Марина шла, наклонив голову и не глядя по сторонам, но Сын Вождя почему-то заволновался, застыдился и зашел в воду поглубже. Он даже присел в воде, ужасно стесняясь своего тощего бледного тела, но не отводил глаз от девушки, медленно и задумчиво идущей по самой кромке суши. А море плело и выкладывало ей под ноги длинное и тонкое кружево из песка и пены. Ее тело в голубом купальнике было все облито медно-красным светом заходящего солнца, и она показалась ему ожившей медной статуэткой: такая фигурка стояла у отца на письменном столе и держала абажур настольной лампы.
Ночью он почти не спал. Он без конца просматривал одну и ту же сцену: Марина появляется в поле его зрения слева, медленно проходит направо, чуть привставая на носки при каждом шаге. Полотенце покачивается в ее руке, голова опущена, как будто она внимательно считает собственные шаги, а русая скобочка волос прикрывает верхнюю часть лица, оставляя на виду только кончик носа и немного тяжеловатый круглый подбородок. Потом видение уходит вправо и исчезает. Но он переводит закрытые глаза налево, и Марина снова появляется и снова плавно, чуть приподнимаясь при каждом шаге, движется вправо, чтобы затем исчезнуть, и снова… Он заснул только под утро, чтобы и во сне увидеть то же самое — Марину, задумчиво идущую вдоль кромки набегающих маленьких волн.
На другой день в столовой он боялся поднять на нее глаза, боялся даже поглядеть искоса ей в спину, когда она отходила от их столика. Он и есть почти не мог, только пил без конца минеральную воду.
Днем он ходил на пляж с Гавриловым, но не купался, только загорал.
— Как вы себя чувствуете? — встревожился за ужином товарищ Гаврилов. — Вы почти ничего не едите. Не заболели?
— Нет, я не заболел.
— Купаться пойдете?
— Попозже, когда стемнеет. Можно?
— Хорошо, приходите попозже, а я пока отправлюсь один. Я буду на нашем обычном месте.
Товарищ Гаврилов ушел на пляж, а Сын Вождя один отправился в парк. Он нашел в цветнике укромную скамейку среди каких-то огромных кустов с пряно пахнущими розовыми цветами, сел на нее и впервые за этот день попытался собрать свои мысли и привести их в порядок.
Из дальнего угла парка, где были летняя эстрада и танцевальная площадка, доносилась музыка. В детстве его, конечно, обучали игре на фортепьяно и водили на музыкальные концерты, а мама сама прекрасно играла на фортепьяно и пела, но то была совсем другая музыка. Даже приглушенные расстоянием и смягченные шелестящим в листве ветерком звуки, доносившиеся с танцевальной площадки, казались ему грубо-страстными, нагловатыми. С другой стороны цветника слышались бодрые молодые голоса и звонкие удары ладоней по мячу — там играли в волейбол.