Сверкая черной кожей, на большой скорости они несутся к флотилии насекомых.
Головастики, головастики!
Информация передана на все корабли термитов. Плавунцы получают сигнал ускорить движение. Муравьи же ничем не могут помочь, им просто советуют покрепче держаться за ворсинки листьев.
Назютитермы, к бою!
Термиты с грушевидной головой направляют свой рог к потоку.
Один головастик вцепился в листок незабудки, на котором находится 24-й. Корабль отклоняется от курса. Он попадает в воронку.
Другой головастик набрасывается на корабль 103-го.
9-й стреляет в упор. Головастик ранен, но последним рывком это темное липкое животное запрыгивает на лист и начинает биться, раскачивая корабль своим длинным черным хвостом. Все муравьи и термиты сметены в воду.
9-го и 103-го вовремя вылавливают и поднимают на другой корабль.
Множество листьев незабудки потоплено головастиками. Утонула почти тысяча солдат.
Вот тогда во второй раз в бой вступили «Большой Рог» и его скарабеи. С самого начала перехода они летели над флотилией. Стоило им заметить, что головастики переворачивают листья незабудки и набрасываются на утопающих, они тут же начали пикировать, пронзать насквозь тела мягких молодых земноводных и тут же снова взлетать, стараясь не подмокнуть.
Во время этих опасных маневров несколько скарабеев погибло, но большая часть устояла, на их рога насажены трепещущие головастики, хлопающие по воздуху длинными черными мокрыми хвостами.
Уцелевшие головастики на этот раз убираются восвояси.
Спасает потерпевших крушение. Остается всего пятнадцать кораблей, и они до отказа набиты целой тысячей крестоносцев. 24-й заблудился во время битвы, и теперь его корабль мощными толчками настигает флотилию.
Наконец во всеуслышание раздается феромонный крик.
Земля на горизонте!
Возбуждение достигло предела.
— Поверните направо. Медленней, еще медленней. Снова направо. Теперь налево. Прямо. Помедленней. Опять прямо, — просит комиссар Мелье.
Летиция Уэллс и Жак Мелье ерзали на заднем сиденье, с нетерпением ожидая развязки. Такси покорно подчинялось.
— Если так и дальше будем ехать, то скоро заглохнем.
— Похоже, они направляются к опушке леса Фонтенбло, — сказала Летиция, нетерпеливо двигая руками.
В белом свете полной луны в конце улицы уже вырисовывалась листва деревьев.
— Еще медленней, ну медленней же!
Сзади сигналили рассерженные водители. Для уличного движения нет ничего ужасней медленной погони! Для ее участников гораздо лучше, чтобы она разворачивалась в стремительном темпе!
— Снова налево!
Шофер философски вздохнул:
— Может, вам лучше пешком? А то налево поворот запрещен.
— Не важно, я из полиции!
— Ну тогда ладно! Как пожелаете.
Но проезд был перекрыт встречным транспортным потоком, идущим в обратном направлении. Муравей, помеченный радиоактивным веществом, уже находился на границе зоны приема. Журналистка и комиссар на ходу выпрыгнули из машины, что при такой скорости было совсем неопасно. Мелье бросил купюру и не стал дожидаться сдачи. Возможно, клиенты были странноваты, но жмотами их никак не назовешь, подумал шофер, понемногу сдавая назад.
Они снова поймали сигнал. Стая уже приближалась к лесу Фонтенбло.
Жак Мелье и Летиция Уэллс оказались в районе невысоких невзрачных домиков, освещенных тусклыми фонарями. На улицах этого бедного квартала не было ни души. Зато было много собак, которые заходились злобным лаем. В основном это были огромного размера немецкие овчарки, выродившиеся из-за многочисленных единокровных скрещиваний, которые вообще-то имели цель защитить качество их породы. Как только собаки замечали кого-то на улице, они начинали лаять и бросаться на решетки.
Жаку Мелье стало очень страшно, боязнь волков окружала его облаком феромонов страха, и собаки это чувствовали. От этого еще сильнее хотелось кусаться.
Одни кидались на решетки, пытаясь их перепрыгнуть. Другие вгрызались клыками в деревянные заборы.
— Вы что, боитесь собак? — спросила удивленная журналистка у комиссара. — Возьмите себя в руки, сейчас не время раскисать. Не то наши муравьи сбегут от нас.
Огромная немецкая овчарка лаяла громче других. Она кромсала забор зубами, и ей удалось выдрать доску. Ее безумные глаза вращались. От кого-то так несет страхом — а это провокация. Немецкая овчарка уже встречалась с испуганными детьми, убегающими бабушками, но никогда ни от кого так сильно не пахло жертвой, ожидающей нападения.
— Что с вами, комиссар?
— Я… больше не могу идти.
— Да вы шутите, это всего лишь собака.
Немецкая овчарка продолжала бросаться на забор. И вот выдрана вторая доска. Сверкающие зубы, красные глаза, острые черные уши — для Мелье это был разъяренный волк. Тот, что жил в ногах его кровати.
Между досками протиснулась голова собаки. Потом лапа, потом все тело. И вот она уже снаружи и очень быстро бежит. Разъяренный волк был на свободе. Больше никакой преграды между острыми зубами и нежным горлом.
Больше не было никакого барьера между диким животным и цивилизованным человеком.
Побелевший, как простыня, Жак Мелье оцепенел.
Летиция вовремя встала между собакой и мужчиной. Она посмотрела на животное своими холодными сиреневыми глазами, которые говорили: «Я не боюсь тебя».
Она стояла прямо, с расправленными плечами — поза тех, кто уверен в своих силах; точно также стоял и также жестко смотрел на нее дрессировщик питомника, где эту немецкую овчарку обучали охранять дом.
Животное развернулось и, поджав хвост, трусливо поплелось к себе в ограду.
Лицо Мелье по-прежнему оставалось бледным, он дрожал от страха и холода. Не задумываясь, словно перед ней был ребенок, Летиция обняла его, чтобы успокоить и согреть. Она нежно прижимала его к себе, до тех пор пока он не заулыбался.
— Мы квиты. Я спасла вас от собаки, вы спасли меня от людей. Вот видите, как мы нужны друг другу.
— Скорее, сигнал!
Зеленая точка была готова вот-вот выйти за рамки экрана. Они побежали и бежали до тех пор, пока точка снова не оказалась в центре круга.
Дома шли один за другим, все похожие, лишь иногда встречались надписи на дверях: «С меня довольно» или «До ми си ля до ре». И везде собаки, заросшие лужайки, набитые проспектами почтовые ящики, бельевые веревки, обвешанные прищепками, и обшарпанные столы для пинг-понга. Единственный след человеческой жизни — голубоватый отблеск телевизоров в окнах.