Ужас.
Старуха с лицом, изборожденным морщинами, с длинными густыми волосами! Нет, это змеи! На ней оранжевая тога, изо рта торчат длинные, загнутые вверх кабаньи клыки.
Подумать только, это чудовище когда-то было очаровательной девушкой, вся вина которой состояла в том, что она приглянулась Посейдону. Медуза таращит на меня огромные глаза, ее радует мое поражение. Губы ее кривятся в довольной усмешке.
Все кончено. Для меня все кончено. Мне предначертано быть статуей.
Я чувствую покалывание в ногах. Оцепенение охватывает ступни, поднимается от щиколоток к коленям. Я каменею. Закрываю глаза, чтобы замедлить превращение.
Я был Мишелем Пэнсоном. Я был ангелом, богом-учеником, теперь я навсегда стану статуей, сохранившей рассудок, но лишенной возможности говорить и двигаться. Подвижными останутся только глаза. Я смогу видеть тех, кто придет на оранжевую территорию. Как я завидую Мэрилин и Фредди! Мне кажется, стать музой куда более завидная участь, чем моя. Быть музой все равно какого искусства, но двигаться, ходить, бегать.
Нижняя часть тела уже утратила чувствительность. В последние минуты жизни я не чувствую угрызений совести, только сожаление. Я должен был обнять Афродиту, когда она плакала у меня на плече. Я должен был создать непобедимую армию людей-дельфинов, используя все достижения техники, поставить во главе лучших стратегов, не знающих снисхождения к врагу. Тогда у моего народа была бы могущественная родина. Их боялись бы, уважали, а не просто терпели. Прежде всего нужно быть сильным, а уж потом добрым. Что станет с людьми-дельфинами без меня?
Это конец.
Медуза набрасывается теперь на Камиллу Клодель. Скульпторша кричит: НЕТ, НЕТ, НЕТ! Она не хочет становиться статуей.
Онемение поднимается все выше, оно уже достигло живота. Поздно бороться. Я приоткрываю глаза и вижу свои каменные ноги, каменные колени. Мои легкие каменеют.
– Мы погибнем один за другим, – говорит Жан де Лафонтен.
– Должен быть какой-то выход, – не очень уверенно отвечает Жорж Мельес.
Моя участь хуже той, что уготована богоубийце. Убийца понесет меньшее наказание, чем исследователь. Я бы согласился таскать мир на плечах, как Атлант, или без конца катить в гору камень, как Сизиф.
У меня отнялись руки. Я еще могу с трудом повернуть голову.
– Ну же, сдавайтесь. К чему сопротивляться? Вы наконец успокоитесь, обретете мир. Открывайте глаза, открывайте же, – шепчет она, искушая.
Крик и смех Медузы. Видимо, Камилла сдалась. Она увидела Медузу.
Мои спутники все еще держатся за руки, все крепче стискивая их.
Смертельный холод охватывает мою шею, мышцы лица каменеют. Мои веки тяжелы, как куски гранита. Они опускаются, и я больше не могу их поднять. Но уши еще слышат: до меня доносятся крики Камиллы Клодель.
И вдруг звук тоже отключается. Значит, я не буду ничего видеть и слышать, а ведь мне показалось, что некоторые статуи не только видят, но и слышат.
Все замирает. Я жду. Ничего не происходит. Время идет, а я не знаю, что творится вокруг. Я навеки неподвижен, мои глаза закрыты. Живой, в полном рассудке, лишенный возможности знать, что происходит снаружи. Вероятно, я даже не смогу спать. Сколько времени я проведу так? Час, день, год, столетие, вечность?
Я сойду с ума. Единственной отдушиной станут воспоминания и фантазии. Я всегда хотел подумать в тишине, теперь только это мне и остается. Думать в тишине. Я неподвижен. Глух, нем, в полном рассудке.
Жизнь в качестве одушевленного существа окончена. Я проиграл. Я все потерял.
У инуитов [12] и большинства народов, занимающихся охотой и собирательством, запрещено дробить кости животных, употребляемых в пищу.
Этот ритуал связан с представлением о том, что если кости похоронить, то в земле-кормилице они вновь покроются плотью и животное возродится таким, каким было.
Это верование скорее всего возникло в результате наблюдения за деревьями. Зимой деревья теряют свою «плоть», листву. Долгие холода переживают только твердые части дерева, его «кости», ветви.
Той же логике следуют многие шаманские ритуалы, согласно которым если похоронить труп, не сломав ни одной кости, то он вновь обрастет плотью и человек воскреснет.
Эдмонд Уэллс. «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том V
Я по-прежнему неподвижен. В голове в первый раз прокручивается фильм о моей жизни. Но я в такой панике, что мысли путаются.
У меня не осталось никакой связи с внешним миром. Как жаль, что мне не удалось оставить глаза открытыми.
Возможно, прошла уже неделя. Я утратил всякое представление о времени. Мои друзья, наверное, ушли. Или тоже превратились в статуи.
Нужно успокоиться. Использовать технику самадхи, описанную в «Энциклопедии». Прогнать все мысли, одну за другой.
Я стараюсь, но у меня не получается. Если бы я только мог узнать, что происходит снаружи. Если бы я знал, здесь ли еще остальные, день там или ночь.
Я должен собраться и подумать. Прогнать мысли, как облака, которые уносит ветер. Не думать о том, что со мной случилось.
Я СОЙДУ С УМА.
(Великий) Боже! Если Ты слышишь меня, умоляю.
Вытащи меня отсюда!
ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА!!!
И тут случилось нечто необычайное. Я почувствовал прикосновение к губам. Поцелуй. Долгий поцелуй, оставивший вкус фруктов. И этот поцелуй отозвался во всем моем теле, согрел меня. Неужели Афродита примчалась на помощь в последний момент?
Этот необыкновенный поцелуй освободил меня. Губам возвращается чувствительность, словно отходит заморозка после визита к дантисту. Я чувствую на губах тепло и влагу. Могу повернуть шею. Веки становятся легкими. И я вижу, кто спас меня.
Это не богиня Афродита.
Это Мата Хари.
Закрыв глаза, она прижимается ко мне. Обнимает и целует. От нее идет исцеляющая волна, которая проникает в меня и освобождает от каменного плена. Я – Спящая Красавица, разбуженная поцелуем. Мои пальцы шевелятся, я могу повернуться. Я вновь обретаю тело. Обретаю кровь. Воздух снова наполняет легкие, я кашляю от пыли.
Прохладная женская рука тянет меня за собой. Иногда лучше не думать. Закрыв глаза, мы бежим среди кратеров, полных лавы. Я слышу чьи-то шаги. Значит, рядом бегут другие теонавты.
Тяжело топая, Медуза гонится за нами. Она взлетает, я слышу, как ее длинные крылья рассекают воздух за нашими спинами. Я решаюсь приоткрыть глаза и вижу наконец, что впереди. Прохладная рука, за которую я держусь, принадлежит Фредди Мейеру, превратившемуся в музу. Он тянет меня за собой, я держу за руку Мату Хари, а она – остальных. Мы все держимся за руки. Все поменялось местами: раньше слепым был Фредди, и водили его мы.