– Где Рауль? – спрашиваю я.
– Вчера ночью он много сражался, устал. Скорее всего он спит, – отвечает, подходя, Жан де Лафонтен.
Эдит Пиаф обращается ко всем:
– Пойдемте на пляж. Завтра каникулы закончатся!
Ко мне подкрадывается сатир и заглядывает в чашку, словно ищет там что-то. Главное, ничего не говорить, иначе он снова устроит эхосеанс.
– Осторожно. Здесь сатир. Он будет все повторять, – говорит Жан де Лафонтен.
– Осторожно. Здесь сатир. Он будет все повторять, – тут же подхватывает человек с козлиными ногами. – Осторожно. Здесь сатир. Он будет все повторять.
К нему подбегают еще двое сородичей. Интересно, зачем эта чушь нужна в царстве богов?
– Осторожно. Здесь сатир. Он будет все повторять, – распевают они.
– О черт! Нужно было молчать, – неосторожно продолжает Лафонтен.
– О черт! Нужно было молчать! – хором подхватывают десять сатиров. Звучит почти как хорал.
– Не будут же они повторять все, что я скажу! – Не будут же они повторять все, что я скажу! – на этот раз это тирольское пение в исполнении двадцати сатиров, страшно довольных тем, что нашли себе жертву.
Я делаю знак Мате Хари, что пора присоединиться к нашим друзьям на пляже. Я шевелю губами, не произнося ни звука, чтобы сатирам не удалось ничего повторить.
Держась за руки, мы уходим на западный пляж.
Ко мне подходит Сент-Экзюпери и, наклонившись, тихо говорит на ухо:
– Сегодня вечером. Ты готов?..
О чем это он? Ах да, велодирижабль.
Я киваю.
Сент-Экзюпери исчезает, и я растягиваюсь на полотенце. Когда я был смертным, я терпеть не мог загорать. Это казалось мне такой убогой тратой времени. Я даже думал: «Я устаю от работы. Но от безделья я устаю еще больше».
Мата Хари ложится на живот и снимает верхнюю часть купальника, чтобы на спине не осталось следов от бретелек.
Я смотрю на линию горизонта. Передо мной пор? хает какое-то насекомое. Я вытягиваю палец, и на него садится сморкмуха.
– Привет, сморкмуха.
Херувимка так и подпрыгивает, ее голубые крылья с серебряным отливом трепещут.
– Ты мне очень нравишься. Я не забыл, что ты сделала для меня.
Сморкмуха начинает нервничать еще больше. Я рассматриваю ее, и вдруг меня озаряет:
– Наши души знакомы, правда?
Она кивает.
– Откуда мы знаем друг друга?
Сморкмуха объясняется жестами. Я пытаюсь понять, что она говорит:
– Мы познакомились на «Земле-1». Моя душа знала тебя, когда я был смертным?
Она довольно кивает.
– Ты была женщиной? Она снова кивает.
Значит, это не просто какая-то женщина-мотылек.
– Ты же не… Роза? Не моя жена?
Я внимательнее вглядываюсь в ее лицо. Нет, она не похожа на Розу. Конечно, при переходе в новое состояние внешность несколько меняется, но кое-что остается неизменным. Например, взгляд или форма рта. Роза была мне самым близким человеком, мы создали вместе столько проектов. Я даже искал ее на континенте мертвых. Я действительно любил ее. Это было не страстью, но любовью, в которой участвовал разум. У нас были очаровательные дети, я воспитывал их так хорошо, как только мог.
Сморкмуха отрицательно мотает головой.
– Амандина?
Она была медсестрой, принимала участие в первых опытах танатонавтов. Я помню красивую блондинку с лукавым взглядом, которая поднимала мне настроение, когда мы осваивали континент мертвых. Она занималась любовью только с танатонавтами. Когда я сам стал одним из них, Амандина по-своему наградила меня за это. И я понял, что она меня больше не интересует.
Сморкмуха опять качает головой. Она так мечется, что я понимаю – ей очень важно, чтобы я догадался.
– Мы любили друг друга? – спрашиваю я.
Она кивает, но как-то странно, словно это верно лишь наполовину.
– Стефания Чичелли?
На этот раз она оскорблена и улетает.
– Эй, сморкмуха, погоди! Я вспомню!
Но женщина-мотылек уже далеко. Неужели это кто-то из забытых мною любовниц? Ладно, мне надоело возиться с обидчивой херувимкой. Пойду купаться. Рана на щиколотке пощипывает, но морская вода поможет ей зажить.
Я уплываю далеко от берега, надеясь встретить дельфина, но не вижу его. Мата Хари предлагает заняться любовью в воде. Мне кажется, она ненасытна. В «Энциклопедии» Эдмонд Уэллс писал, что «стыдливость» придумали мужчины, чтобы женщина не осмеливались говорить о своем желании испытывать оргазм. Возможно, все женщины хотят постоянно заниматься любовью, но воспитание не позволяет им говорить об этом.
Заниматься любовью в воде, когда некуда поставить ноги, не так-то просто. Но трудности только забавляют мою подругу, в конце концов это кажется забавным и мне. Это начинает мне нравиться. Может быть, во мне есть что-то от дельфина, что до сих пор оставалось неразбуженным.
Мы возвращаемся домой, чтобы обсохнуть.
– Где Рауль?
У меня появляется нехорошее предчувствие.
Мата Хари успокаивает меня.
– Он скорее всего с Сарой Бернар, – говорит она. – Кажется, я видела их вчера вечером вместе. Если ночью они сражались с Медузой, то он спит. Зная Рауля, можно не сомневаться: он был в первых рядах.
В тринадцать часов мы обедаем на пляже сосисками с поджаренным хлебом и салатом.
Рауля по-прежнему нет.
Дионис объявляет программу сегодняшнего вечера – большое представление в восемнадцать часов, а в двадцать – праздничный ужин.
После обеда мы снова купаемся. Но я не спускаю глаз с пляжа, ожидая Рауля.
Несколько богов-учеников играет в Элевсинскую игру, я слышу, как они обсуждают правило, придуманное богом этой партии – Вольтером.
– Слишком сложно! Его нельзя было понять, – утверждает один из игроков.
Пророк подтверждает – Вольтер никуда не годный бог. Вольтер возмущается и говорит, что они просто не умеют играть. Руссо, который до сих пор молчал, не может отказать себе в удовольствии добить соперника:
– Если не можешь придумать простое правило, согласно которому должен существовать мир, остается писать романы. Книжные герои жаловаться не будут.
– Мое правило мироустройства прекрасно работало, – отвечает Вольтер, – это вы не смогли его найти.
– Вольтер, ты проиграл.
Рассерженный философ отказывается продолжать игру.