– Ученик бросает вызов учителю, чтобы проверить, достиг ли он его уровня?
– Я не твой ученик, Рауль. У меня был только один учитель – Эдмонд Уэллс.
– Ты всем обязан мне. Вспомни нашу первую встречу на кладбище Пер-Лашез. Ты рассказывал, как тебя упрекали в том, что ты не плакал на похоронах своей бабушки. А я сказал тебе, что смерть – это просто граница, которую нужно пересечь.
– Ты не раз корежил мою жизнь. Я всегда забывал об этом.
– Это вполне естественно. Тебе так хотелось иметь «лучшего друга».
– Ты всегда предавал меня. Даже в этой жизни ты истреблял меня, твои галеры сожгли мои парусники.
– Это игра, Мишель! Твоя проблема в том, что ты смешиваешь игру и жизнь. Слишком близко принимаешь это к сердцу. Я тот, кто заставляет других очнуться. Признайся, ведь ты впервые почувствовал гнев. Благодаря мне. Это хорошо, правда? Это еще один урок, который был тебе необходим, – почувствовать гнев. Скажи мне спасибо.
Я стискиваю зубы.
– А Просвещенный? Ты посадил его на кол!
– Да. И что? Я просто съел твою пешку. Они всего лишь пешки, я ведь говорил тебе.
Рауль сморкается и сплевывает кровь.
– Я никогда не прощу тебе то, что ты сделал с моим Просвещенным! Никогда.
Он долго смотрит на меня, пытаясь осознать, насколько я серьезен.
– Как хочешь.
– На счет три стреляем. Пусть победит самый быстрый.
Он делает вид, что убирает анкх в кобуру, словно это револьвер. Я колеблюсь, потом повторяю его жест.
– У нас есть право только на один выстрел, поэтому ставим анкхи на максимум. Все будет кончено раз и навсегда, – предлагает Рауль.
Он рисуется. Всегда рисуется. Как его отец. Всегда немного больше риска, чем нужно, чтобы чувствовать себя хозяином положения.
– Раз…
Стоит гробовая тишина. Я аккуратно настраиваю свой анкх на максимальную мощность. Рауль делает то же самое.
– Два…
Пот течет у меня по шее, кровь сочится изо рта. Зубы болят. Рука дрожит.
Мы долго смотрим друг на друга. Передо мной проходят воспоминания о том времени, когда мы были друзьями, настоящими друзьями. Когда он действительно помог мне, когда мы смеялись и сражались плечом к плечу. И тот вечер, когда он посоветовал мне ухаживать за Матой Хари, чтобы привлечь Афродиту.
– Три!
Я стреляю не целясь. В ту же секунду огненный луч обжигает мне ухо.
Мы поставили анкхи на слишком высокую мощность. Они разрядились. Мы нажимаем на кнопки, но ничего не происходит. Раздаются только сухие щелчки.
В толпе пробегает шепот.
И тут Арес, разочарованный заминкой, бросает нам заряженный анкх. Я бросаюсь вперед, перехватываю руку Рауля, который уже схватил его, и успеваю отвести анкх от своего лица. Рауль пытается снова направить его на меня, я отталкиваю его. Он снова целится. Выстрел. Молния опаляет меня.
Позади раздается крик. Кто-то стоял на линии огня.
Я оборачиваюсь. Это Сент-Экзюпери. Заряд попал ему в грудь, разорвал плоть, раздробил кости. Он падает, я вижу землю сквозь его рану.
Не думая больше ни о чем, я бросаюсь к летчику-поэту.
Он тянет меня за тогу и шепчет на ухо:
– Дирижабль готов… Это для тебя.
– Тебя вылечат, – шепчу я, не веря в то, что говорю.
Он не обращает никакого внимания на мои слова.
– Сделай это ради Монгольфьера и Адера… И когда ты будешь там, высоко, подумай о них. И обо мне.
Кентавры уже здесь. Они пришли забрать тело.
Обратный отсчет: 73 – 1 = 72.
Подходит Рауль и направляет анкх мне в лицо. Но тут вмешиваются остальные ученики. Одни пытаются защитить меня, другие – Рауля. Две группы, одна – за силу D, другая – за силу A.
Взаимные оскорбления переходят в угрозы.
Те, кто за силу N, держатся в стороне. Внезапно сторонники силы D бросаются на нас. Это лобовая атака, так воюют между собой наши смертные. Но тут боги сражаются с богами.
Я получаю удары от Бруно, бога людей-коршунов. Рабле, бог свиней, бьет Рауля.
Мата Хари тоже бросается в драку, чтобы вытащить меня, но на нее налетает Сара Бернар и вцепляется ей в волосы. Моя подруга применяет прием из какого-то неизвестного мне боевого искусства, напоминающего французский бокс. Легко справившись с актрисой, она выводит из строя многих наших противников.
Тоги разорваны, мы продолжаем драться в туниках. Ни Старшие, ни Младшие боги по-прежнему не вмешиваются. Даже химеры держатся в стороне.
Между двумя ударами я замечаю невозмутимую Афину. Она всегда выступала против любого насилия, но сейчас, похоже, ее совершенно не возмущает наша драка. Она спокойно сидит рядом с Дионисом. Кажется, они обсуждают происходящее. Может быть, Старшие боги считают, что эта драка – просто разрядка, своеобразное продолжение праздника.
Видя их отношение к происходящему, ученики решают не сдерживать свою агрессию. Схватка становится все более жестокой.
Я наконец нахожу Рауля в гуще толпы. Мы снова вступаем в смертельную схватку. Ему удается подмять меня и усесться верхом. Он зажал бедрами мои руки и собирается со всей силы ударить меня в лицо ладонями, соединенными в замок. Но вдруг что-то заставляет его открыть рот от изумления, и он падает назад.
Я ищу глазами того, кто пришел мне на помощь. Это Жан де Лафонтен.
– Спасибо, – говорю я.
– Тот, кто нападает внезапно, прав больше, чем тот, кто нападает первым, – перефразирует он собственную басню о волке и ягненке.
Для очистки совести я проверяю, в каком состоянии мой противник. Рауль дышит. Он просто оглушен.
Мата Хари расправляется со своим противником, нанеся ему точный удар в шею. Но на нее ту же нападает Бруно. Бог коршунов на стороне бога орлов.
– Мишель Пэнсон! Задержите его! Он мошенничал, он был у меня в подвале!
Атлант. Я и забыл про него.
Я пытаюсь скрыться в толпе, но он замечает меня.
Сквозь такую толпу ему не пробиться, а многие ученики нарочно мешают ему.
Я уворачиваюсь от кентавров, ускользаю, бросаюсь влево и вправо, ползу, прячусь. Новая волна гнева поднимается в моей груди, удесятеряя силы, обостряя реакцию. Словно у меня открылось третье дыхание.
Я растворяюсь в толпе, затем ныряю под столы, руки, похожие на цветы с лепестками-пальцами, не успевают схватить меня.
Атлант и кентавры мчатся по пятам.
Мата Хари понимает, что происходит. Вместе с другими учениками они встают живой стеной, преграждая дорогу кентаврам. Это позволяет мне выиграть время.