В дверном проеме возник силуэт.
Стефания.
– Сидеть! – скомандовала она.
В ее руке матово отсвечивал пистолет калибра девять миллиметров. Мы подняли руки.
Пышнотелая итальянка изрядно сбросила вес в своих лесах. Каштанами и бурундуками особенно не наешься. Она была великолепна в большой шляпе, черный верх, красный низ. Чем-то даже напоминала мои фантасмагорические видения с третьей территории. Она с наслаждением взирала на нас.
– Давненько мне хотелось с вами побеседовать, – сказала Стефания.
– Хватило бы и телефонного звонка. Могли бы договориться о встрече, – дразнясь, ответил Рауль.
Судя по всему, она не ценила юмор своего бывшего мужа. За спиной Стефании заворчали ее приспешники.
– Хватит валять дурака, Рауль, – презрительно бросила она тоном военачальника, которым, собственно, и была.
– Я слушаю тебя, Стефания, – елейным голосом произнес я.
– Мы пришли, чтобы уничтожить танатодром. Я много об этом думала, Рауль, очень много. Мы ошибались. Мы шли по неверному пути с самого начала. Надо убить монстра, которого мы создали.
Мартинес, поминутно сплевывая кровь и растирая щеку, предложил:
– Может, начнем с этих?
– Нет, – твердо заявила Стефания. – Это мои друзья.
Она подошла ко мне и легко коснулась плеча:
– Вы все мои друзья. Мишель, Рауль, Максим. Я никогда не сделаю вам плохого. Но вот это – это все надо снести с лица Земли. За работу! – скомандовала она.
И ее банда принялась все ломать и крушить.
Они потрошили пусковые кресла, громили аппараты, били бутыли.
– Рауль, – попросила Стефания, все еще играя пистолетом у нас перед носом. – Ради всего святого, завязывай с танатонавтикой. Это плохо кончится.
Рауль опустил руки и шагнул к ней. Я думал, она выстрелит, но из пушки не вылетело ни одного ядра, когда он приник к губам итальянки.
Прав был Фредди Мейер, когда говорил: «Любите ваших врагов, это действует им на нервы!» Все смутились, и разгром на мгновение был остановлен волшебной силой поцелуя. Чересчур волшебной. Мартинес не смог ее вынести. Воспользовавшись всеобщим замешательством, он схватил топор и ударил Рауля в спину.
Все произошло так быстро, что я ничего не успел сделать.
Рауль от удивления широко раскрыл глаза, понял, что его убивают, улыбнулся и еще крепче обнял Стефанию. Он любил ее и хотел уйти с поцелуем. Он открыл смерть, конечный смысл жизни, и все же, приближаясь к своей гибели, он думал только о последнем мгновении наслаждения. Еще немного полюбить на этой Земле, прежде чем отправиться в другое место.
Потом он упал на колени, ушедший по самый обух топор торчал из-под лопатки.
– Скорее, – закричал я, – еще не поздно, надо починить хотя бы одно пусковое кресло, и мы его вернем, пока душа не достигла мира мертвых!
– Нет! – вскрикнула Стефания, в ее голосе звучали слезы. – Дайте ему умереть спокойно.
Она кивнула своим головорезам, и нас с Максимом скрутили.
Со связанными за спиной руками я пополз к Раулю. Он еще не совсем ушел. Он открыл глаза, узнал меня, улыбнулся и пробормотал слова, которые я один мог слышать:
Оборваны путы. Бросаю на землю
Все зло, что во мне обреталось,
Могучий Осирис! Узри меня, молю!
Лишь только сейчас я рождаюсь!
Он попытался обхватить ноги итальянки и затем вздрогнул последний раз.
Мы потеряли время, я был вне себя от бешенства. Но Стефания уже приняла решение: Рауль должен умереть «нормально». Как это было раньше, чтобы никто не пытался его вернуть. Раньше, подумал я, люди умирали, и все занимались только их похоронами и своей скорбью. И если в наши дни было можно вернуть умирающего, теперь об этом, похоже, придется позабыть.
Душа Рауля ушла с поцелуем, последним воспоминанием об этом нижнем мире.
Да, красивая смерть, ничего не скажешь! Хотел бы я, чтобы и у меня была такая. Мне пришло в голову, что Рауль знал, как надо любить. Он любил своего отца до такой степени, что пошел на всю эту авантюру. Он любил свою мать до такой степени, что сумел простить ее за недостаточную к себе любовь. Он любил меня до такой степени, что смог увлечь вслед за собой. Он любил Амандину. Он любил Стефанию. Мейер говорил: «Очень трудно любить по-настоящему. Но на это отпущена только одна жизнь, так что ошибка недопустима».
Труп Рауля лежал на руках Стефании. Ее глаза заволокло влагой. Вокруг нас ее приспешники уже не знали, что делать дальше. Их предводительница плачет: это же идет вразрез всем заповедям зла! Они стояли с опущенными руками.
– Ладно, пошли, – сказала она.
Застреляли мотоциклы. Злодеи испарились, будто их и не было.
Я смотрел на тело моего друга. Телесная оболочка уже, наверное, освободилась от души. Можно ли вернуть ее в эту груду плоти?
Слишком поздно. Должно быть, душа Рауля уже на оранжевой территории, затерялась среди миллиардов покойников. Мы никогда его не вернем. Лишь когда я осознал, что он умер, безвозвратно умер, я понял, что он был моим братом. Моим единственным, настоящим старшим братом.
Я хотел выть на луну, как волк. А-у-у-у! Но никто не понимал, что это был мой единственный, естественный способ избавиться от душевной боли. Когда умирает твой лучший друг, надо не выть по-волчьи, а плакать. Весь мир это знает.
В 2068 году Максим Вийан, один из столпов танатонавтики, заявил:
«Пока человек смертен, он может расслабиться».
Таков был его ответ, брошенный через столетие американскому философу Вуди Аллену.
Действительно, что может быть страшнее бессмертия? Можете представить себе жизнь, что не прекращает тянуться, повторяться, продолжаться до бесконечности?
Все быстро наскучит, люди станут мрачными, разочарованными, раздраженными. Со временем исчезнут цели, потом надежды, потом ограничения, потом страх.
Люди будут проживать дни впустую, машинально, не радуясь ничему. Правительства будут править вечно. Все станет заблокировано сильнейшими, которые никогда не состарятся. Никто не сможет положить конец своей жизни.
Бессмертие в тысячу раз хуже смерти.
К счастью, наши тела стареют, наше время на этой Земле ограниченно, наши кармы возобновляются, каждая следующая жизнь наполнена сюрпризами и обманами, радостями и предательством, злобой и великодушием.
Смерть незаменима для жизни. Так расслабьтесь… потому что мы, к счастью, когда-нибудь умрем!
Учебник истории, вводный курс для 2 класса
Архангел Гавриил принял эктоплазму Рауля Разорбака со всем пиететом, подобаемом Великому Посвященному.