В пакете обнаружилась кисть руки — судя по некоторым признакам, женской, даже девичьей. На указательном пальце поблескивало колечко — то самое, которое, судя по описанию, было на руке последней жертвы маньяка в день ее гибели.

— Козинцев, — тихим, но многообещающим голосом сказал оперативник, посмотрите сюда. Это ваше?

В лице Ярослава Велемировича что-то едва заметно дрогнуло. Он молчал целых четыре секунды.

— Мое при мне, — с оскорбительной вежливостью заявил он и продемонстрировал присутствующим свои ладони с длинными холеными ногтями.

Воспользовавшись этим, второй оперативник на время оставил свой список и защелкнул на запястьях Козинцева стальные браслеты наручников.

— Это произвол, — сказал Козинцев.

— Это не произвол, — с улыбкой, которая не сулила плененному Ярославу Велемировичу ничего хорошего, сказал оперативник. — Произвол начнется потом, когда мы тебя, козла, доставим на место. Вставай, морда, поехали. Нас там уже заждались.

— До свидания, Анна Александровна, — сказал Козинцев Сиваковой, проходя мимо нее в коридоре.

Садясь в милицейскую машину и позже, по дороге в отделение, он нараспев декламировал стихи Отморозова, хихикал и потирал руки, звеня цепочкой наручников.

Глава 11

Полковник Сорокин лично прибыл в отделение милиции, чтобы препроводить задержанного на Петровку, 38. С Козинцева уже сняли первичный допрос, протокол которого полковнику передал дежурный, выглядевший одновременно сонным и взбудораженным. Полковник наискосок пробежал протокол глазами, стараясь дышать через нос, неопределенно хмыкнул и кивнул сержанту, который ждал, чтобы проводить задержанного в камеру.

Задержанный Козинцев сидел на нарах, по-прежнему одетый в длиннополый сюртук, кожаные брюки и тупоносые ботинки, но уже без цепей, перстня, очков, брючного ремня и даже без шнурков. Судя по его виду, настроение у него было бодрое. Когда полковник Сорокин вошел в камеру, задержанный копался у себя в бороде длинными, как у манекенщицы, ногтями и вполголоса картаво напевал: «Мы красные кавалеристы, трам-трам-трам, и нету лучше конника, чем наш Абрам…» Перед полковником сидел самый настоящий псих, и Сорокин даже засомневался: тот ли это человек, за которым он приехал?

Увидев полковника, задержанный страшно обрадовался.

— Здравствуйте, — живо вскакивая с нар и протягивая Сорокину когтистую пятерню, сказал он. — Слава богу, будет с кем поговорить. Я же вижу, вы интеллигентный человек. Вас за что сцапали? Меня, представьте, совершенно ни за что. Шьют, вы не поверите, какой-то каннибализм. Не отделение милиции, а сумасшедший дом! Знаете, у кого-то из западных писателей был такой рассказ, где сумасшедшие вырвались на свободу, захватили лечебницу, посадили весь персонал на свои места, а сами прикинулись врачами и санитарами. И, представьте, никто не заметил подмены! Это наводит на некоторые размышления, правда? Каннибализм, подумать только! Надеюсь, вы не станете бояться меня из-за этого вздора?

Сорокин недовольно пожевал губами. Все-таки это был именно тот человек, ошибка исключалась.

— Успокойтесь, Козинцев, — сказал он сердито и непроизвольно вздохнул. — Хватит ломать комедию.

— А я не Козинцев, — сказал Козинцев. — Действительно, хватит ломать комедию. Знаете, кто я?

— Знаю, — устало сказал Сорокин.

— Врете, не знаете! Я — несчастный Робинзон Крузо. Видите, какая борода? Кстати, а вы кто такой? От вас пахнет коньяком и — ну-ка, ну-ка, позвольте! — да! — пивом! Да вы псих! Опасный маньяк! Вы мешаете коньяк с пивом и после такого коктейля вламываетесь в камеру к одинокому мужчине! Охрана! Охрана!!! Уберите алкоголика!

В камеру заглянул угрюмый сержант.

— Вам помочь? — спросил он у Сорокина.

— Спасибо, сержант, — сказал полковник, — я как-нибудь справлюсь.

— А вы уверены? — лукаво улыбнулся Козинцев. — Учтите, живым я не дамся. А хотите, я вам стихи почитаю?

— Не хочу, — сказал Сорокин.

— Зря. А почему, собственно? Хорошие стихи. Один чокнутый сочинил.

— Один сочинил, другой читает… Я-то не чокнутый, чтобы слушать! В общем, собирайтесь, поедем на Петровку. Концерт окончен, Козинцев.

— Да, — внезапно перестав кривляться, сказал Ярослав Велемирович, похоже на то. Вы не поверите, но я рад этому гораздо больше вашего.

— Ничего удивительного, — буркнул Сорокин и кликнул охрану.

Они вышли на крыльцо вчетвером: усталый и раздраженный Сорокин, притихший наконец Козинцев и двое оперативников. Оперативники были довольны сегодняшним уловом и никак не могли взять в толк, что грызет их начальника. Один из них тащил на буксире прикованного к своему запястью наручниками Козинцева, другой подстраховывал Ярослава Велемировича слева на тот случай, если бы ему вдруг вздумалось побуянить, воспользовавшись в качестве оружия своими великолепными ногтями.

Козинцев не буянил. Он молча хромал между двумя оперативниками. Без темных очков его лицо выглядело постаревшим и усталым, а оттянутый кверху страшным шрамом левый уголок рта больше не улыбался, застыв в страдальческой гримасе. Милиционеры тоже молчали. У каждого из них было что сказать пойманному с поличным маньяку, но все они работали в уголовном розыске не первый год и давно убедились в полной бесперспективности подобных разговоров.

На крыльце Сорокин остановился и полной грудью вдохнул теплый ночной воздух, наполненный ароматами близкого леса, которые после захода солнца немного потеснили привычные запахи большого города. Над крыльцом ярко горел фонарь, оснащенный подарком всемирно известной фирмы «Филипс» — лампой повышенной интенсивности. Свет был розовато-желтым и действительно очень интенсивным. Мельтешившая вокруг фонаря мошкара при таком освещении напоминала стайку оживших драгоценных камней.

Полковник посмотрел на задержанного. Козинцев щурил глаза, словно не отфильтрованный темными линзами свет резал ему сетчатку. «Сволочь, подумал Сорокин. — Ну, я тебе…»

Оперативники молча потащили притормозившего было Козинцева вниз, к стоявшему на асфальтированной площадке перед отделением микроавтобусу.

— Стойте, — сказал им Сорокин. Оперативники остановились.

— Я сам его отвезу, — сказал полковник. — А вы давайте по домам, ребята. Время позднее, жены, небось, заждались. Тем более что с утра у вас будет куча работы.

— Так, товарищ полковник… Как-то оно… гм…

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Никуда он не денется.

— Я же хромой, — подал голос Козинцев. — И зачем мне бежать? Это же недоразумение. Оно уладится, и меня отпустят. Зачем мне бежать?

— Помолчите, задержанный, — раздраженно сказал оперативник и вынул из кармана ключ от наручников.