Нечеловеческим усилием воли он взял себя в руки. Тюху было просто необходимо заставить замолчать. А омоновец… Ну, мало ли в Москве омоновцев? Да они же, если приглядеться, торчат на каждом углу, в каждой подворотне, возле каждой коммерческой палатки! Это ведь вовсе не означает, что все они охотятся на Владимира Эдгаровича Коломийца, правда?
Он отлично осознавал то, о чем думал несколько часов спустя Забродов: имея привычку прятаться и нападать из засады, он не умел убегать и скрываться. Вынужденный каждую минуту ожидать нападения и ареста, он нервничал по самым ничтожным поводам и пугался каждой тени. Неопытным беглецам всегда кажется, что на них все смотрят и показывают пальцем: вот он, держи вора! На самом-то деле это далеко не так, и Владимир Эдгарович понимал это — увы, умом, а не сердцем. «На воре шапка горит», — с горечью думал он, подходя к стоявшему в углу вестибюля столику, на котором лежали списки больных.
Он быстро отыскал папку с надписью «Травматология», но тут возникло затруднение: фамилия Тюхи была ему неизвестна. В списках больных не были обозначены ни диагноз, ни год рождения — только фамилия, инициалы, номер палаты и короткое описание состояния больного: «ср. тяж.», «тяж.», «норм.»… Владимир Эдгарович мысленно проклял собственную непредусмотрительность и углубился в пристальное изучение списков. Поначалу он просто пробежал списки глазами, обращая внимание только на фамилии, которые начинались с буквы «Т». Здесь были какие-то Татарниковы, Темляковы, Тарасовы и даже один восточный человек по фамилии Темирбулатов, но ни одна из этих фамилий не сокращалась до Тюхи. Коломиец вздохнул и начал читать список подряд, подумав между делом, что прозвище «Тюха» могло не иметь никакого отношения к фамилии своего обладателя. Он видел Тюху, и ему показалось, что эта кличка подходит ему как нельзя лучше.
В тот самый миг, когда он уже отчаялся найти Тюху в списке и решил пойти по коридору, заглядывая подряд во все палаты, на глаза ему попалась фамилия Пантюхин. Судя по списку, этот Пантюхин один занимал целую палату и находился в состоянии, которое врачи определяли как «ср. тяж.». Владимир Эдгарович почесал переносицу под дужкой очков и решил, что начать, пожалуй, следует именно с него. Пантюхин отлично сокращался до Тюхи, и, кроме того, звериное чутье каннибала подсказывало Владимиру Эдгаровичу, что это именно тот человек, ради которого он предпринял столь рискованную вылазку.
Он самым законопослушным образом получил в гардеробе белую накидку, которая не показалась ему ни стерильной, ни даже по-настоящему чистой, и решительно двинулся к цели, ориентируясь по стрелкам с надписями «Травматология».
Там, в длинном коридоре, под лампами дневного света, его ждал настоящий удар: возле палаты, в которую он направлялся, на старомодном фанерном стуле сидел человек в сером милицейском камуфляже. Второй омоновец — тот самый, что пару минут назад сидел на крыльце, — стоял рядом с ним, все еще продолжая массировать шею. Только теперь Владимир Эдгарович обратил внимание на то, что оба омоновца вооружены дубинками, наручниками, пистолетами и баллончиками со слезоточивым газом. Вряд ли они явились сюда в таком виде, чтобы навестить больного приятеля;, скорее всего, они охраняли мирный сон лежавшего за закрытой дверью палаты Пантюхина.
Он прошел мимо, не чуя под собой ног, еще раз повернул за угол и оказался в тупике, в торце которого было большое, зачем-то забранное снаружи густой металлической сеткой окно. Здесь было всего две двери: в какую-то палату и в мужской туалет. Из двери туалета несло хлоркой и табачным дымом.
Дальше дороги не было. Коломиец заставил себя остановиться и подумать. У него еще оставалась слабая надежда на то, что Пантюхин и Тюха — разные люди, но он уже чувствовал, что это не так. Противник с неожиданной и пугающей резвостью опередил его как минимум на один ход, а может быть, и больше. Ощущения Коломийца в данный момент были сродни ощущениям оказавшегося под шахом черного короля: куда ни посмотри, кругом одни белые фигуры, а над головой уже нависла тень неминуемой гибели. Еще один ход белым ферзем, и партия будет бесславно проиграна.
«К черту шахматы, — подумал он. — Речь идет не о какой-то там партии, а о жизни. О моей жизни, черт бы ее побрал!»
В туалете с ревом обрушилась выпущенная на волю из смывного бачка вода. Щелкнула задвижка. Коломиец вздрогнул: он ничуть не удивился бы, если бы из сортира, на ходу застегивая ширинку и поправляя пояс с тяжелой кобурой, выбрался еще один омоновец. Но ему снова повезло: из распахнувшейся двери показалась сначала закованная в гипсовую броню, торчащая под углом сорок пять градусов к полу нога, потом два облупленных алюминиевых костыля, а следом за костылями из сортира выдвинулся некий небритый гражданин в полосатой пижаме, от которого со страшной силой разило табачищем. У него были живые глуповатые глаза и большой рот, которому явно не терпелось открыться и поболтать.
— Я извиняюсь, — сказал ему Коломиец, — что это у вас тут милиции столько? Шишку какую-нибудь привезли?
— Сам не пойму, — охотно отозвался человек на костылях. — Пацана какого-то караулят. Вроде с мотоцикла он сверзился. Может, переехал кого, вот они его и пасут, чтоб когти не рванул.
— А-а-а, — умело разыгрывая разочарование, протянул Владимир Эдгарович, — а я-то думал…
Обладатель костылей и гипсовой ноги был не прочь поговорить еще, но Коломиец, недолго думая, нырнул в туалет и заперся там на задвижку. В тесном сортире было сине от табачного дыма, а насыщенный испарениями хлорки воздух разъедал глаза. Окна здесь не было вовсе, зато на месте дверной ручки имелось небольшое отверстие с разлохмаченными краями. Коломиец присел на корточки и приник к отверстию глазом. Через дырку была видна часть противоположной стены и угол узкого подоконника. Некоторое время на фоне стены нерешительно маячил краешек полосатой пижамы, но вскоре он исчез, и Коломиец расслышал удаляющееся постукивание костылей.
Тогда он покинул свое убежище, напустил на себя деловой вид и решительно двинулся к выходу. Омоновцы, караулившие Пантюхина, окинули его равнодушными взглядами и отвернулись.
Он выбрался из больницы без приключений, испытав при этом облегчение человека, благополучно перебежавшего дорогу прямо перед носом у бешено мчащегося грузовика. Впрочем, облегчение немедленно сменилось разочарованием и испугом: Пантюхин был недоступен, и оставалось только гадать, по какой причине его решили взять под охрану.
Уже подняв руку, чтобы проголосовать проезжавшему мимо такси, Коломиец вдруг вспомнил вычитанное в каком-то детективном романе правило: никогда не садиться в первую подвернувшуюся машину. Может оказаться, что эта машина подвернулась тебе совсем не случайно…
Он резко опустил руку и отвернулся, делая вид, что это не он только что голосовал. Таксист, который уже включил указатель поворота и перестроился в крайний правый ряд, пожал плечами и, пробормотав: «Чертов придурок!», дал газ.
Владимир Эдгарович добрался до дома пешком. Он понимал, что это глупо и расточительно в смысле траты драгоценного времени, но ничего не мог с собой поделать: общественный транспорт пугал его еще сильнее, чем такси, на которые он уже не мог смотреть без содрогания. Милиционеры всегда маскируются под таксистов, когда выслеживают жертву, это аксиома. Сядешь к такому в машину, назовешь ему адрес, а он отвезет тебя прямиком на Петровку, 38. А по дороге, естественно, обнаружится, что на дверях изнутри нет ни одной ручки…