Подлетая, Сабрино стряхнул с плеча жезл, прицелился в ункерлантского седока и глубоко втопил палец в отверстие активатора. Жезл плюнул огнем, но луч миновал спину ункерлантского летчика. Со спины дракона трудно было вести прицельный огонь – слишко быстро двигались и стрелок, и мишень.
Выругавшись, Сабрино бросил своего зверя вверх, ввысь, сквозь стаю вражеских драконов, и большинство летчиков последовало его примеру. Крыло Сабрино состояло почти целиком из опытных драколетчиков: они знали, что делать. Воздушный бой проходил в трех измерениях. Высота становилась преимуществом.
Судя по тому, как правили своими злобными скакунами ункерлантцы, они в большинстве своем были новичками. Слишком занятые тем, чтобы выжечь с небес звено Олиндро, они даже не попытались помешать Сабрино и его людям занять верхний эшелон. Губы полковника разошлись под обледеневшими усищами в жестокой ухмылке. Опыт может достаться – и достанется, поклялся он себе, – очень дорого.
Избрав мишень, он бросил своего ящера в пике. Ункерлантский драколетчик даже не заметил приближающейся опасности, когда полковник без малейших угрызений совести – противник на его месте порадовался бы не меньше – выстрелил ункеру в спину.
Летчик выронил жезл и, широко раскинув руки, повалился на шею своему ящеру. А тот, почуяв свободу, тут же последовал велению своей натуры: огрызаясь на своих и чужих, ринулся поискать добычу на замерзшей равнине внизу. Падали на прокорм огромному ящер война предоставила в избытке.
Сабрино выстрелил в другого ункерлантского летчика, снова промахнулся и снова выругался. Но альгарвейский дракон летел быстрее, чем его противник, нагоняя, приближаясь. Этот ункер оказался осторожней предыдущего… но недостаточно – он только начал разворачивать своего зверя, чтобы встретить Сабрино лицом к лицу, когда граф приказал ящеру плюнуть огнем.
Из пасти дракона вновь хлестнуло жидкое пламя, облив бок и, что еще важней, перепончатое крыло вражеского зверя. С чудовищным ревом, захлебываясь собственным огнем, ункерлантский ящер рухнул вниз, на мертвые поля. Сабрино показалось, что он слышит предсмертный вопль летчика.
Все новые и новые ункерлантские драконы падали наземь или разлетались, лишившись седоков, но и альгарвейцы несли потери. Сабрино выл от ярости, глядя, как гибнут его подчиненные – его друзья, его соратники, – и Альгарве не могло позволить себе терять их.
Но очень скоро ункерлантцы сломались и обратились в бегство, удаляясь на запад, откуда пришли. Сабрино не стал преследовать их. Драконы его крыла утомились, а корунг Свеммель может выслать на замену погибшим новые, свежие звенья. Вместо этого полковник указал на восток, туда, где альгарвейцы обустроили холодные палатки и полевую дракошню.
Пролетая над фронтом, он молча поблагодарил силы горние за то, что сражается не на земле. Он выбрал судьбу драколетчика отчасти потому – и эта причина оказалась в конечном итоге самой веской, – что по сравнению с жизнью пехотного офицера это был просто праздник какой-то.
Бембо мечтал вернуться в родной Трикарико. Работа околоточного жандарма в провинциальном городишка на северо-восточной границе Альгарве не самая интересная на свете, но теперь толстяк обнаружил, что ценил ее недостаточным образом. По сравнению с тем, что приходилось ему творить в Громхеорте и соседних поселках, обход самых неприглядных кварталов казался раем.
Пузатый жандарм не жалел – ну, не особенно жалел, – что его выдернули из домашнего уюта и отправили на запад поддерживать порядок в одном из захваченных Альгарве королевств. Кто-то ведь должен этим заниматься! А кроме того, служить жандармом в фортвежских оккупационных частях было хоть и тяжело, но во многом бесконечно лучше, чем, взвалив на плечо боевой жезл, топать по сугробам Ункерланта.
Во многом, но не во всем. Вместе с остальными жандармами из Трикарико Бембо гнал по громхеортским улицам в сторону депо, где стояли становые караваны, несколько десятков кауниан. Некоторые из светловолосых пленников шли беззаботно, но большинство с трудом скрывали страх. Мужья утешали жен, матери – детей и, утешая, кусали губы и глотали слезы.
Какой-то каунианин обернулся к Бембо.
– За что? – разводя руками, спросил он по-альгарвейски: в Громхеорте многие, хоть и скварно, владели языком захватчиков. – Что мы такого сделали, чем заслужили это?
– Пошевеливайся, – буркнул Бембо. – Пошевеливайся, а то пожалеешь.
Он и сам жалел, что ему выпала такая работа, но каунианам знать об этом было вовсе не обязательно. «Начальство знает, что делает, – думал жандарм. – Если мы хотим победить в этой распроклятой войне, тут на что угодно пойдешь. В конце концов, они же просто кауниане. Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц».
При мысли о яичнице в животе у него заурчало.
– Пошевеливатесь, пошевеливайтесь, засранцы, пока хуже не стало, – поддержал сердант Пезаро тоже по-альгарвейски – он был еще толще и ленивей Бембо. Для тех пленников, кто не знал на вражеском наречии ни слова, Эводио перевел его слова на старокаунианский.
Колонна заключенных миновала идущего навстречу молодого фортвежца в длиннополом кафтане. Как большинство его соотечественников, парень был смугл и крепко сложен, а основной чертой его физиономии был здоровенный нос картошкой – сбрей парень бороду, запросто сошел бы за своих дальних сородичей-ункерлантцев. Прохожий бросил что-то на своем языке в сторону кауниан – Бембо не понял ни слова, но фортвежец с грубым хохотом так выразительно провел пальцем по горлу, что понимать и не требовалось.
Орасте тоже рассмеялся.
– Фортвежцы рады-радешеньки, что мы вычистим ковнян с их земли, – заметил он, сплюнув на мостовую. – Туда им и дорога, скажу я тебе.
– Силы горние свидетели, я не великий любитель чучелок, но вот это… – Голос Бембо пресекся.
Рядом прошла симпатичная молоденькая каунианка – если уж ему приходилось приглядывать за пленниками, жандарм предпочитал хорошеньких и женского полу. За руку ее цеплялся мальчонка лет шести, совершенно счастливый – а мать его стискивала зубы до желваков на щеках, чтобы не завизжать. Бембо скрипнул зубами. Нет, без такой службы он мог бы обойтись.
Орасте сомнений не испытывал – Бембо завидовал ему в этом. Орасте редко сомневался. Как беркут, как гончий пес, старый жандарм бросался на указанную свыше добычу.
– Если б не здешние проклятые ковняне да не Валмиера с Елгавой, – сказал он, – то и войны никакой не было б. По мне, что бы ни сделали с сучьми детьми, и того мало будет. Шлюхи и мразь, до последнего чучела.
– Угу, – рассеянно буркнул Бмбо, по-прежнему не сводя глаз с молодой каунианки и ее сына.
Пока они добирались до вокзала, над светловолосыми пленниками поглумился еще один фортвежский прохожий. В разгромленной фортвежской державе темноволосые туземцы составляли девять десятых населения; остальные же были каунианами, что поселились здесь в эпоху древней своей империи. И, как подметил Орасте, к своим чужеплеменным соседям фортвежцы относились без большой любви.