Цокали по булыжнику копыта. Карета везла троих чародеев в княжеский дворец. Тот стоял на холме над городом: закладывали его как крепость за много лет до того, как древние кауниане впервые пересекли Валмиерский пролив к западу от здешних мест. В подвалах под ныне венчавшими холм великолепными зданиями по сию поры велись раскопки, и результаты их иной раз поражали историков.
– Что за человек князь Рустолайнен? – поинтересовалась Пекка. – Мы в южных краях немного о нем слышали.
– А он не из тех, кто полагает, будто делам князя Илихармы место в газетах, – ответил Сиунтио, на что Ильмаринен кивнул. – Солидный мужчина. И неглупый.
– Не такой предусмотрительный, как Йоройнен, – добавил Ильмаринен. – Он видит то, что есть, а не то, что может быть. Но Сиунтио прав – солидный мужчина.
Семь князей Куусамо не придерживались жесткого этикета, как властители Дерлавайского континента и, если уж на то пошло, лагоанский король Витор. Гофмейстер, проводивший чародеев в палату для аудиенций, объявил об их появлении столь же буднично, как если бы те явились на встречу с семью богатыми торговцами. Одевались князья тоже на купеческий манер, без пустой роскоши. Пекка опустилась на одно колено, Ильмаринен и Сиунтио низко поклонились.
– Сегодня обойдемся без лишних формальностей, – объявил князь Йоройнен.
Он окинул взглядом стол, за которым восседали Семеро. Возражений не последовало.
Князь Рустолайнен сидел в центре: в конце концов, собрание проходило у него в замке. Впрочем, он мог бы сесть и с краю и все равно остался бы самым могуществнным из Семерых, поскольку столица находилась у него во владении. Князь милостиво кивнул Сиунтио.
– Достопочтенный магистр, вы убедили меня собрать моих совластителей. Я объяснил им суть дела как мог, но я не чародей. Повторите те разъяснения, что дали мне.
– Полагаю, чародеи в их владениях уже рассказали о случившемся своим князьям, – заметил Сиунтио. Некоторые из Семерых кивнули. – В любом случае, – продолжил магистр, – дело это касается уже не тонкостей чародейства, а вопросов добра и зла. В своей борьбе с Ункерлантом альгарвейцы опустились до убийства.
– Война и есть убийство, – заметил Рустолайнен.
Сиунтио покачал головой.
– Это вы сказали мне и в прошлый раз, ваше высочество. Я ответил тогда, и повторю теперь: война – это кровопролитие. Противники имеют возможность побороться друг с другом. Альгарвейцы согнали в лагеря беззащитных людей и убили их ради колдовской силы, которую приносит кровавая жертва, – а силу обратили против войск конунга Свеммеля. Теперь они наступают там, где прежде были остановлены.
– Насколько сильны заклятия, которые можно наложить подобным способом? – поинтересовался князь Парайнен, чьи владения лежали на дальнем востоке, по другую сторону Ботнического океана от дьёндьёшских берегов.
– А сколько пленных кауниан готовы они расстрелять? – резко ответил Сиунтио. – Чем больше крови, тем сильней чары.
– Убивать стало легче, чем в древние времена, – добавил Ильмаринен. – Уже не надо стоять над каждым пленником с мечом или топором – можно одного за другим пронзать огненными лучами жезлов. О, чудеса прогресса! – ухмыльнулся он желчно и сурово.
– Насколько велика мощь альгарвейского чародейства в сравнении с новыми заклятиями, над которыми работаете вы трое и некоторые ваши коллеги? – спросил князь Йоройнен.
К изумлению Пекки, и Сиунтио, и ехидный Ильмаринен обернулись к ней.
– Вашк высочество, дрова не могут гореть жарче, чем уголь. Наши изыскания – это уголь или нечто жарче любых углей. Но большой костер из дров может дать больше жара, чем один маленький уголек. Альгарвейцы разожгли самый большой пожар в истории – и дым его скверно пахнет.
– Хороший образ, – пробормотал про себя Сиунтио, и Пекка благодарно улыбнулась.
– Вчера мы призвали альгарвейского посла в Куусамо, – промолвил Рустолайнен, и остальные шестеро кивнули разом. – Он отрицает, что его держава совершила подобное преступление, и уверяет, будто сию ложь пустили враги короля Мезенцио. Что скажете на это?
– Скажу, ваше высочество, что у Альгарве совесть нечиста, – ответил Сиунтио. – Сделанного не спрятать от тех, у кого достанет опыта и таланта. Альгарвейцам остается только изображать потерянную невинность.
– Нас уверяют, что если кто и совершил это преступление, то впавшие в отчаяние ункерлантцы, – заметил Рустолайнен.
Пекка, Ильмаринен и Сиунтио рассмеялись одинаково горько.
– О да! – воскликнул Ильмаринен. – Поэтому войска Свеммеля триумфально отступают, покуда альгарвейцы в ужасе и смятении преследуют их по пятам.
– Результаты говорят громче – и правдивей – слов, – согласилась Пекка.
– Скоро ли разгорится этот ваш самый жаркий огонь? – полюбопытствовал Йоройнен.
На этот вопрос скорей могла ответить Пекка.
– Ваше высочество, я уже готовилась провести опыт, чтобы выяснить, насколько жарко этот огонь будет гореть и не погаснет ли, когда альгарвейцы совершили… то, что совершили. Когда я доберусь, наконец, до лаборатории, ответ станет ближе. Сколько времени нам потребуется, чтобы взять под контроль обнаруженный эффект – если он будет обнаружен, – я не могу пока сказать, простите.
Она опустила глаза. Узор на ковре под ногами повторял узоры тростниковых циновок, какими куусаманские вожди покрывали пол, прежде чем узнали о существовании ковров.
– Альгарвейский посол может говорить красивей, чем мы, – промолвил Ильмаринен. – Изящней, чем мы. Но имейте в виду, о Семеро, мы говорим вам правду.
– И что предложите нам вы? – озвучил, как было принято, общее мнение князь Рустолайнен.
Сиунтио шагнул вперед:
– Войну, ваше высочество. Если мы спустим подобное преступление с рук его виновникам, пострадает весь мир. Должно быть ведомо каждому, что есть вещи запретные. С горечью заявляю я это, но без сомнения.
– А как же наша война против Дьёндьёша? – воскликнул князь Парайнен.
Противостояние это затрагивало его сильней, чем любого из совластителей, поскольку порты на его землях обращены были к спорным островам посреди океана.
– Ваше высочество, – твердо заявил Сиунтио, – война с Дьёндьёшем ведется ради блага Куусамо. Война с Альгарве станет войной ради блага всего мира.
– На паях с Ункерлантом? – Парайнен скептически поднял бровь. Пекка не могла его винить за это. – Конунг Свеммель готов скорей разрушить мир, чем спасти.
– Без сомнения, – согласился Ильмаринен. – Но то, что Свеммель лишь готов совершить, Мезенцио творит на наших глазах. Что имеет больший вес?
Свеммель при этих словах снял бы чародею голову – за оскорбление короны. Парайнен прикусил губу и, пусть неохотно, кивнул.
– Если мы вступим в войну с Альгарве, – проговорил Рустолайнен, – новое направление волшебства не будет нам подспорьем, верно?