— Вы — хорошие бойцы, Большие Уроды. Это я говорю вам обоснованно. Это — истинно. Мы пришли на Тосев-3 — на эту планету, этот мир, мы думали, мы победим, и победим быстро. Мы не победили быстро. Вы воюете хорошо.
— Вы и сами неплохие вояки. — Остолоп повернул голову. — Один из ваших ребят попал мне прямо сюда. — Он показал на челюсть слева.
— Мне повезло. Меня не подстрелили. Многие самцы, которые есть мои друзья, они подстрелены, — сказал Чуук.
Остолоп кивнул. Каждый фронтовик понимающе относится к таким рассказам.
— Мы ведь бойцы, вы и я. — Чуук издал свистящий выдох облегчения. — Я думаю теперь один раз, теперь еще раз, что бойцы Расы, бойцы на кончике языка боя, эти бойцы больше похожи на Больших Уродов, чем другие самцы далеко от боя. Вы слышите, лейтенант Дэниелс? Вы понимаете?
После каждого вопроса он забавно покашливал.
— Лидер малой боевой группы Чуук. я слышу вас хорошо, — Остолоп. — И я понимаю вас хорошо. Что вы говорите, когда что-то просто правильно? Вы говорите «истинно», не так ли? Истинно, Чуук.
— Истинно, — согласился Чуук.
Он заговорил в какой-то предмет, размерами не больше книжки. Сразу после этого ящеры начали вставать и высовывать носы из-за укрытий. «Это у него с собой радиостанция, — понял Остолоп, — и у каждого из его солдат. Чертовски хорошая штука. Хорошо бы и нам иметь такие».
Он обернулся и помахал своим людям. Один за другим они тоже стали подниматься с земли. Последним показался из укрытия Герман Малдун. Остолоп нисколько не осуждал его. В него столько раз стреляли, что он, вероятно, с трудом поверил, что это не хитрость. Да и Остолоп тоже не поверил бы, не стой он здесь — такой уязвимый, если ящеры совершат какую-нибудь подлость.
Настороженно, не выпуская оружия, люди и ящеры приближались друг к другу. Некоторые пытались говорить с противниками, хотя самцы Чуука знали английский куда хуже, чем он, и лишь немногие из американцев хоть что-то знали на линго ящеров. Это было неплохо. Не нужно много слов, чтобы убедить собеседника, что сейчас вы никого не хотите убивать, хотя еще пять минут назад собирались. Остолоп наблюдал такие сцены на ничьей земле во Франции в 1918 году. Лишь немногие его товарищи могли говорить с «боша-ми», но и этого было достаточно.
Конечно, в те времена янки (Дэниелс вспомнил, как он злился, когда французы принимали его за янки) и боши обменивались куревом и пайками. Он обменялся пайком только раз. Просто чудо, что немцы так чертовски хорошо воевали, питаясь такими отбросами.
Он не мог представить, что увидит здесь что-то подобное. Ящеры не курили, а их еда была еще хуже, чем у бошей. Но оглядевшись, он обнаружил, что некоторые из его парней чем-то меняются с ящерами. Что ж такого могло у них быть интересного для ящеров?
Чуук тоже наблюдал за окружающим, хотя голова его была почти неподвижной, а поворачивались только глаза. Остолоп подумал, не собирается ли он остановить неофициальную торговлю. Вместо этого ящер спросил:
— Вы, лейтенант Дэниелс, не имеете с собой каких-либо плодов или пирожных с тем, что вы, Большие Уроды, называете «имбирь»?
В голове Остолопа словно вспыхнул свет. Он слышал, что ящеры чертовски падки на это зелье.
— Боюсь, что нет, лидер малой боевой группы. — Вот ведь не повезло. Подумать только, какие интересные штуки могли дать ящеры в обмен! — Но, похоже, у кого-то из моих парней есть.
Теперь он понял, почему кое-кто из ребят носил с собой продукты с имбирем. Выходит, они скрытно торговали с ящерами. В любое другое время это привело бы его в ярость. Но если смотришь на торговлю после заключения перемирия, разве рассердишься?
— Йес-с. Истинно, — сказал Чуук.
Нетерпеливо подпрыгивая на каждом шагу, он поспешил прочь своей смешной походкой, чтобы посмотреть, что у американцев есть на продажу. Остолоп улыбнулся ему вслед.
* * *
По голубому небу лениво ползли пухлые облака. Солнце стояло высоко и давало приятное тепло, а то и жару. Это был прекрасный день для прогулок рука об руку с девушкой, в которую вы — влюблены? Дэвид Гольдфарб не употреблял этого слова в разговоре с Наоми Каплан, но все чаще повторял его мысленно в эти последние несколько дней.
С другой стороны, мысли Наоми, казалось, фокусировались на политике и войне, а не любви.
— Ведь ты же в королевских ВВС, — с негодованием сказала она. — Как ты можешь не знать, достигнуто у нас перемирие с ящерами или нет?
Он рассмеялся.
— Как я могу не знать? Нет ничего проще: мне об этом не говорят. Чтобы делать свою работу, мне не нужно знать про перемирие — вот достаточная причина не сообщать мне этого. Все, что я знаю: я не слышал шума ни одного самолета ящеров — и не слышал ни об одном самолете ящеров над Англией — после начала их перемирия с янки, русскими и нацистами.
— Это и есть перемирие, — настаивала Наоми. — Это и должно быть перемирием. Гольдфарб пожал плечами:
— Может быть, да, а может быть, и нет. Согласен, я не знаю и ни об одном нашем самолете, который бы направлялся бомбить континент, но в последнее время мы и так нечасто это делали — чудовищно возросли потери. Может быть, у нас что-то вроде неформальной договоренности: ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя, но мы не все переносим на бумагу из опасения раскрыть, что мы делаем — или, наоборот, не делаем.
Наоми нахмурилась.
— Это неправильно. Это недостойно. Это непорядочно.
В этот момент ее высказывание выглядело поистине немецким. Гольдфарб прикусил язык, чтобы не сказать об этом вслух.
— Соглашения ящеров с другими нациями заключены официально и накладывают на участников определенные обязательства. Почему этого не сделано в отношении нас?
— Я же сказал, что наверняка не знаю, — сказал Гольдфарб. — Хочешь услышать мои предположения? — Когда она кивнула, он продолжил: — Американцы, русские и нацисты — все они использовали супербомбы такого же типа, какими располагают ящеры. Мы подобных не создали. Может быть, в их глазах мы не заслуживаем перемирия, потому что у нас бомб нет. Но когда они попытались завоевать нас, они узнали, что нас нелегко победить. И поэтому они оставили нас в покое, не объявляя об этом.
— Полагаю, возможно, — отметила Наоми после серьезных размышлений. — Но все равно это непорядочно.
— Может быть, — сказал он. — Неважно, что это такое, но я рад, что сирены воздушной тревоги не орут ежедневно или дважды в день, а то и каждый час.
Он ожидал, что Наоми скажет: такая нерегулярность налетов тоже означает беспорядок. Но вместо этого она показала на малиновку с ярко-красной грудкой, преследовавшую стрекозу.
— Вот это единственный вид летательного аппарата, который я хотела бы видеть в небе.
— Хм-м, — произнес Гольдфарб. — Мне больше по душе приятный полет самолета «Метеор», но я был бы несправедлив, если бы не признал твоей правоты.