Но слишком наблюдательный, на свою беду, Соклей даже при слабом свете горящего во дворе единственного факела заметил, что его двоюродный брат хромает.
— Что с тобой случилось? — требовательно спросил он. — Гилипп тебя поймал?
— Нет, не поймал и не узнал, — ответил Менедем. — Он даже не уверен, что я человек, а не собака. Этот идиот подрался на симпосии и рано вернулся домой. Вот почему мне пришлось покинуть его дом через окно.
— Тебе повезло, что ты не сломал ногу, а то и шею, — сказал Соклей. — Неужели эта женщина действительно стоит такого риска?
— По-твоему, я бы туда пошел, если бы так не считал? — слегка обиженно спросил Менедем.
Откровенно говоря, теперь, мысленно оглядываясь назад, он полагал, что Филлис не стоила такого риска, но он бы скорее предстал перед персидским палачом, чем признался в этом своему самодовольному педантичному братцу.
И если Филлис снова его позовет, он вполне может опять к ней отправиться.
— Как это глупо, — заметил Соклей.
— Ты, безусловно, прав, о почтеннейший. — Менедем прибег к уважительному обращению с явным намерением оскорбить двоюродного брата.
Судя по хмурому лицу Соклея, ему это удалось.
— А теперь, — сказал Менедем, — если ты меня извинишь, я пойду спать. У меня была хлопотливая ночь.
Пытаясь идти как можно небрежней, он двинулся к спальне, Мало ему нытика братца, так еще и лодыжка сильно ноет. Ну и ладно, решил Менедем. Он не будет обращать на это внимания.
* * *
Рабыня, прислуживавшая в борделе Ламахия, отрицательно покачала головой — так обычно делают все варвары.
— Майбия не хочет тебя сегодня видеть, — сказала она.
— Что? — Соклей непонимающе уставился на нее, как будто женщина заговорила на осканском или латинском, а не на довольно хорошем эллинском. — Но почему? Она не может так поступить!
Пожав плечами, рабыня вновь повторила свои слова.
Соклей двинулся было мимо нее, но тут пара других рабов — здоровяков-вышибал — появились за ее спиной. Родосец остановился.
— Тогда позволь мне поговорить с Ламахием.
Женщина кивнула и отошла в сторону.
— Радуйся, друг, — приветствовал его хозяин борделя, улыбаясь по-прежнему широкой и все такой же фальшивой улыбкой.
— Радуйся, — ответил Соклей. — Мы заключили сделку, если ты не забыл.
— Да, я помню, но… — Ламахий пожал плечами. — Женщины — существа забавные и непредсказуемые, вот и все, что я могу тебе сказать.
— Мы заключили сделку, — повторил Соклей. Для него сделка была священна.
Ламахий снова пожал плечами. Соклей нервно хрустнул костяшками пальцев.
— Она на меня рассердилась? Если я сделал что-либо, что ее оскорбило, приношу извинения.
Ламахий повернулся к рабыне.
— Пойди выясни это.
Рабыня кивнула и поспешила в сторону комнаты Майбии.
Вернувшись, она обратилась к Соклею:
— Она говорит, это не так. Она говорит, ты должен вернуться завтра. Может, тогда.
Соклея осенило: Майбия разыгрывает из себя гетеру. Девчонка из борделя должна была принимать посетителей тогда, когда они хотели, и делать то, что они хотели. Но куртизанки высокого класса, красивые и очаровательные, имели привилегию принимать мужчин тогда, когда того хотели они сами, а не тогда, когда требовали мужчины. Что делало гетер более соблазнительными — если ты урезониваешь их, это показывает (или создает видимость) того, что они действительно тебя хотят.
«Должен ли я спустить ей это с рук?»
Соклей погладил бороду. Может, Майбия решила, что он влюбился по уши и поэтому будет терпеть от нее все, что угодно. Если она так думает, она ошибается. То, что Менедем считал невзрачностью и простотой иностранки, привлекало Соклея — но влюбиться? Юноша покачал головой. Он не мог даже вообразить, чтобы он влюбился в женщину, с которой нельзя серьезно побеседовать… А умственные способности Майбии были не больше, чем следовало ожидать от девушки, похищенной из кельтской деревни и проданной в бордель.
И все-таки это не решало вопроса. Соклей снизил Ламахию цену на шелк для того, чтобы иметь свободный доступ к этой девице. Он полагал… нет, был уверен, что Ламахий может приказать Майбии отдаться посетителю немедленно. Но это бы только заставило девушку надуться, а Соклей был не из тех, кто наслаждается возмущенными партнершами. В противном случае он бы чаще ложился дома с фракийской рабыней.
Вообще-то можно потребовать, чтобы Ламахий вернул ему пять драхм скидки. Можно-то можно — но хозяин борделя, скорее всего, рассмеется ему в лицо и предложит пожаловаться властям. Соклей только наживет себе неприятности: ну какие у него шансы выиграть дело в чужом городе, даже против содержателя борделя?
— Ну? — спросил Ламахий. — Выбить из нее эту дурь?
— Нет, не стоит, — ответил Соклей. Прямо поставленный вопрос невольно заставил его принять решение. — Я приду завтра.
Уходя, он заметил презрение в глазах Ламахия. Но если хозяин борделя маскировал презрение за маской дружелюбия, то его рабы и не пытались этого сделать.
— Подкаблучник, — сказал один из них другому достаточно громко, чтобы гость услышал.
Уши Соклея зарделись, но он не обернулся.
* * *
Дома Менедем сказал ему то же самое.
— Можешь брюзжать сколько угодно насчет меня и Филлис, — добавил он, — но это ничто в сравнении с тем, что ты позволяешь варварской рабыне водить тебя за член.
— Нет-нет, ты не понял, — возразил Соклей. — Все совсем не так. Я не злюсь на нее, как мужчина злится на женщину, когда та его дурачит. Видят боги, не злюсь.
— Надо было отправиться прямо к ней и взять ее, — заявил его двоюродный брат. — А так ты выставил себя дураком, согласен?
— Ну, пожалуй, немножко, — признался Соклей, хотя он выставил себя дураком более чем достаточно. — Но, с другой стороны, я же не собираюсь покупать девушку и брать ее с собой. А если владелец начнет думать о ней как о возможной гетере — в конце концов, разве она не обвела вокруг пальца торговца с Родоса? — Майбии будет легче жить после того, как я уеду. Может, у нее даже появится шанс собрать денег на выкуп и обрести свободу.
Двоюродный брат насмешливо посмотрел на него.
— Ты бы никогда не поймал меня на таких глупостях ради какой-то рабыни.
— Ты, вероятно, тоже не поймаешь меня на таком, когда мы вернемся на Родос, — сказал Соклей. — Но здесь, в Таренте… — Он пожал плечами. — Кому какая разница?
Однако Менедема это явно не убедило.
— Я все же считаю, что она держит тебя за яйца, а ты придумываешь себе оправдания.