— Да, как же. — Телеф показал на рей. — А вот интересно, если бы речь шла о такелаже, ты бы тоже так сказал? Вряд ли! Ты бы вопил как ненормальный, требуя, чтобы все канаты привели в порядок.
У Соклея загорелись уши.
«Вот тебе и вся благодарность. Спрашивается, стоило ли вообще с этим парнем возиться?»
Правда, Телеф вообще был нытиком: он жаловался по каждому поводу и без повода. И все равно Соклею хотелось бы, чтобы он выказал немного больше благодарности.
А вот второй моряк и вправду поблагодарил, очень вежливо, когда Соклей перевязал ножевую рану на его животе. Соклей понюхал рану, накладывая повязку. Она была не очень большой и в отличие от пореза Телефа не так сильно кровоточила, но Соклей ощутил слабый запах кала. Он ничего не сказал и закончил работу со спокойным лицом, после чего отправился на поиски Менедема.
— Ты чего такой мрачный? — спросил его тот. Он как раз обрабатывал рану, похожую на рану Телефа.
Моряк, с которым возился Менедем, не рычал и не критиковал нехудожественную повязку; он, казалось, был просто рад, что кто-то занимается его порезом. Соклей мельком обратил на это внимание; он сейчас был слишком озабочен другим, чтобы позавидовать Менедему.
— Боюсь, что Родипп не выживет, — сказал Соклей.
— О боги! — огорченно воскликнул Менедем. — Почему ты так думаешь? Его рана не кажется такой уж тяжелой. Я видел его.
— У него проткнуты кишки, — ответил Соклей. — В таких случаях люди почти всегда умирают от лихорадки. Помнишь моряка, погибшего прошлым летом, — его подстрелил римский лучник с триеры, мимо которой мы тогда прошли?
Менедем постучал пальцами по правому бедру. Его руки были в крови, и, опустив глаза на собственные руки, Соклей обнаружил, что они тоже окровавлены.
— Да, помню, — тревожно ответил Менедем. — Что ж, будем надеяться, что ты ошибаешься, ничего другого нам не остается.
— Надежда и вправду есть, — сказал Соклей. — Я не лекарь… Если не веришь, спроси у Телефа. Но я хорошо помню то, что видел и слышал.
— Знаю, — проговорил Менедем. — Насколько я могу судить, ты всегда помнишь все.
— Хотел бы я и вправду все помнить.
— Даже если и не все, то гораздо больше, чем любой другой из известных мне людей, — заявил Менедем. — Я знаю, нам повезло, что мы вообще сумели выпутаться из сегодняшней переделки, но все равно… — Он щелкнул языком. — У нас очень много раненых.
— Большинство из них поправятся, — успокоил его Соклей.
— Да даруют им боги исцеление, — сказал Менедем. — Когда раненые и вправду поправятся, я пожертвую овцу в храм Асклепия на Косе — если мы остановимся там по пути домой, а если не остановимся, то пожертвую овцу на Родосе.
Он поднял глаза к небесам, словно надеясь получить знамение, что бог медицины его слышит.
Соклей не был уверен, что жертвоприношение поможет, но не был уверен и в обратном. «Даже Сократ, умирая, вспомнил, что должен пожертвовать Асклепию петуха», — подумал он.
По крайней мере, те шлюхины дети не попытались повредить наш такелаж, как наверняка сделали бы, будь у нас крутобокое парусное судно, — сказал Менедем. Может, он поднял глаза вовсе не для того, чтобы посмотреть на небеса, а для того, чтобы взглянуть на рей.
— Нет особого смысла портить такелаж галеры, — ответил Соклей. — Мы все равно можем отлично двигаться на веслах, даже если что-нибудь случится с парусом. Конечно, — добавил он, — такая мысль могла бы и не прийти им в голову. Часто посреди боя не до размышлений.
К ним, хромая, подошел моряк, из икры которого торчало сломанное древко стрелы.
— Вы не вытащите из меня эту дрянь? — спросил он сквозь сжатые зубы. — Я пытался ее вынуть, но, проклятье, это слишком больно, чтобы проделать такое самому.
— И хорошо, что ты вовремя прекратил попытки, — ответил Соклей. — Наконечник зазубрен, и если бы ты продолжал вытаскивать стрелу, сделал бы себе еще хуже.
Он наклонился и ощупал рану.
— Ну так что, ты ее вытащишь? — вскрикнув от боли, спросил моряк.
— Придется протолкнуть стрелу насквозь, — ответил Соклей. — Или срезать наконечник. Вообще-то я думаю, что лучше будет протолкнуть — наконечник всего в пальце или двух от кожи.
Моряк испуганно посмотрел на Менедема. Капитан «Афродиты» кивнул.
— Мой брат, вероятно, прав, Алкифон. Вот… Сядь-ка на скамью и вытяни ногу. Соклей ее подержит, а я протолкну стрелу и перевяжу рану. Ты и охнуть не успеешь, как все уже будет позади.
И, обращаясь к Соклею, добавил быстро и негромко:
— Держи его как можно крепче.
— Буду держать, — пообещал Соклей.
Когда Алкифон опустился на скамью гребца, Соклей согнулся над моряком и схватил его ногу в двух местах — над и под раной.
— Попытайся не двигаться, — сказал он.
— Попытаюсь, — ответил Алкифон.
Менедем ухватился за торчащее из ноги древко. Алкифон задохнулся и напрягся. Менедем улыбнулся ему широкой дружеской улыбкой.
— Готов?
И не успел раненый ответить и не успел напрячься еще больше, как Менедем протолкнул стрелу.
Алкифон завопил и попытался отдернуть ногу. Соклей не смог полностью его остановить, но свел движение к минимуму.
Окровавленный бронзовый наконечник проткнул кожу моряка.
— Вот так, — успокаивающе сказал Соклей, когда Менедем выдернул древко. — Теперь все позади.
— Ты держался героем, — добавил Менедем, обматывая парусину вокруг раны в несколько слоев.
У него был дар говорить то, что помогало людям чувствовать себя лучше.
«Наверное, именно этот дар и делает его искусным обольстителем», — подумал Соклей.
Но, так или иначе, Соклею и самому хотелось бы уметь так говорить. А еще он заметил, что наложенная Менедемом повязка была не намного аккуратнее тех, что делал он сам.
Но Алкифон, наблюдавший, как парусина пропитывается кровью, похоже, не был склонен к придиркам.
— Жжет, как огнем, — сказал он. — Но ты прав. Теперь уже лучше. Спасибо вам обоим.
— Рад был помочь, — ответил Менедем. — Надеюсь, скоро заживет.
— Это и вправду должно скоро зажить, — подтвердил Соклей. — Кровотечение очищает рану.
— Возьми чашу вина, Алкифон, — добавил Менедем. — Это поможет возместить кровопотерю.
Соклей нахмурился. Насколько он мог припомнить, Гиппократ и его товарищи предписывали другое. Но Алкифона так обрадовало предложение Менедема, что Соклей не стал вмешиваться. А Менедем заметил:
— Я бы и сам не отказался от чаши вина.
Соклей не возражал.
— Хорошая мысль. Просто великолепная. Если бы ты предложил такое на ассамблее, за это немедленно бы проголосовали.