– Именно так, – ответил конунг. – И мы полагаем, что король Мезенцио не остановится на старой границе. Поэтому, чтобы вернуть наше законное достояние, Ункерлант должен действовать быстро. По нашему мнению, короля Мезенцио не остановит ничего, кроме необходимости.
– Даже становым караваном невозможно немедленно перебросить армию с западной границы в фортвежские пределы, ваше величество, – предупредил Ратарь. Он полностью разделял мнение Свеммеля об альгарвейском монархе, но и о собственном сюзерене придерживался схожего: тот и сам не умел остановиться вовремя. Это мнение он тоже держал при себе. – Обширные владения вашего величества показывают мощь Ункерланта, но они и задерживают движение по нашим просторам.
– Не трать зря ни единой минуты. – Свеммель плотоядно расхохотался. – Проклятие, как бы мечтали мы обернуться комаром в тронном зале Пенды, когда тот услышит, что Фортвег подвергся вторжению с двух сторон! Из-под этого олуха придется выгребать навоз!
– Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество. – Ратарь поклонился. – Также я, с вашего разрешения, отправлю часть полков в пустыню, на рубежи Зувейзы, как для того, чтобы вселить страх в голозадых дикарей, так и ради того, чтобы обмануть фортвежцев.
– Мы дозволяем, – согласился конунг. – И намерены следить за тобою непрестанно, маршал, дабы все наши повеления исполнялись с наипохвальнейшей быстротой. Мы не потерпим ни малейшей задержки. Тебе все понятно, маршал?
– Так точно, ваше величество. – Ратарь поклонился земно. – Слушаюсь и повинуюсь.
– Конечно, повинуешься, – безразлично заметил Свеммель. – С теми, кто отказывается повиноваться конунгу Ункерланта, поступают сурово. А с их семьями – еще суровей. Поэтому повиновение эффективно. – Он взмахнул рукой – не по-альгарвейски легкомысленно, а на ункерлантский манер, резко. – Иди, займись делом.
Ратарь снова пал ниц, ткнувшись лбом в зеленую ковровую дорожку. Маршал чувствовал запах собственного пота. Свеммель вызывал страх и неограниченной своей властью, и неудержимой своей натурой. Свеммель вызывал страх – чтобы отдать ему приказ. Как только что своему маршалу.
Вырвавшись из приемной палаты, Ратарь принял назад свой меч от низко склонившихся перед ним лакеев. С каждым шагом, удалявшим его от дворца, спина маршала выпрямлялась.
Когда Ратарь вернулся в штаб, адьютанты кланялись перед ним, и называли «государь», торопились исполнить любой его приказ и рассыпались восторженными словесами. Маршал Ункерланта гордился про себя собственной компетентностью. И все же тяжкая тайна продолжала храниться на задворках его рассудка: в Ункерланте уступать властью только конунгу – все равно что быть ближайшим целым числом перед единицей. Нулем он был и останется нулем навсегда.
Стоя на пирсе в гавани Тырговиште, Корнелю выслушивал последний приказ.
– Вы должны нанести верфям Фельтре как можно больший урон, капитан. – Голос командора Дельфину был непривычно серьезен и суров. – Как можно больший. Но возвращайтесь живым. У Сибиу не так много хороших солдат, чтобы разбрасываться ими.
– Понимаю. – Корнелю поклонился своему командиру, который был не только коммодором флота, но и графом королевства Сибиу. – Я исполню что должно. Это задание важно для нас – иначе вы не послали бы меня.
Дельфину поклонился в ответ, потом расцеловал Корнелю в обе щеки.
– Это задание крайне важно. Но твое возвращение важно не менее – война продлится еще долго, и это не последний твой выход в море.
Шесть золотых нашивок на рукавах иссиня-зеленого мундира Дельфину и золотой кант на форменной юбке сияли на предвечернем солнце. Если бы капитан третьего ранга Корнелю был в форме, то у него нашивок было бы четыре, но черный резиновый комбинезон не имел знаков различия – только впечатанные над сердцем пять корон Сибиу. За плечами капитана болтался прорезиненный мешок.
Шлепая резиновыми ластами, Корнелю неуклюже доковылял до края пирса. Внизу, в воде, его поджидал небольшой темно-серый левиафан: всего в пять не то шесть раз длиннее седока. Крупные экземпляры достигали вдвое больших размеров.
Чудовище обратило к моряку маленький черный глаз.
– Привет, Эфориель, – обратился к нему Корнелю.
Левиафан фыркнул дыхалом и раззявил полную длинных, острых зубов пасть. Челюсти его были приспособлены, чтобы ловить рыбу, но если они сомкнутся на человеческом теле, то перекусят его напополам.
Скользнув в воду, Корнелю уцепился за упряжь, обвивавшую длинное тело Эфориели и державшуюся на грудных плавниках. Он потрепал гладкую, на ощупь мало отличавшуюся от резинового костюма подводников кожу зверя – не условным знаком, а вместо приветствия. Он очень привязался к Эфориели и даже назвал ее в честь первой своей девушки, хотя никому в этом не признавался.
На той же упряжи под брюхом левиафана висели ядра в обтекаемых коробах, частично заполненных воздухом, чтобы их не тянуло ко дну. Корнелю оскалил зубы в жестокой усмешке. Очень скоро он доставит эти ядра в Фельтре – но альгарвейцы вряд ли очень обрадуются такому подарку.
Командор Дельфину помахал подводнику с пирса.
– Да пребудет с тобою удача!
– Благодарю, сударь! – крикнул в ответ Корнелю.
Он похлопал Эфориель по гладкому боку – уже более настойчиво. Под кожей левиафана прокатилась мощная волна, и одним ударом хвоста Эфориель оставила позади гавань Тырговиште, а с ней пять главных островов архипелага Сибиу. Путь ее лежал к альгарвейскому берегу, за добрые пять десятков миль открытого моря.
– Сюрприз… – пробормотал Корнелю и сам с трудом себя услышал: волны плескали в лицо. Перед выходом в море сибианские флотские чародеи наложили на капитана заклятье, позволявшее добывать воздух из воды, словно рыбе (вообще-то ученые настаивали, чтобы чары действовали иначе, чем жабры, но эффект получался именно такой, а больше моряка ничего не волновало).
Без сомнения, альгарвейские корабли патрулировали становые жилы, чтобы не позволить сибианским и валмиерским фрегатам совершать рейды на Фельтре – город, который служил главным портом Альгарве на Узком море, покуда король Мезенцио не наложил свои лапы на Бари. Герцогство могло похвастаться несколькими превосходными гаванями. Теперь, когда они попали в руки альгарвейцев, сдерживать флот короля Мезенцио будет куда сложнее.
– Но я-то не по становой жиле плыву, – прошептал Корнелю и фыркнул соленой водой.
Эфориель в своих передвижениях не зависела от силовых линий земли. Она перемещалась своими силами и сама выбирала путь. Никто не будет искать ее, пока не станет поздно.
Эта мысль едва промелькнула в голове у подводника, когда у него захолонуло сердце: в нескольких сотнях локтей впереди над волнами поднялся фонтан. Неужели по нелепейшей случайности его путь пересекся с маршрутом какого-то альгарвейского подводника, намерившегося учинить разгром в Тырговиште или другом сибианском порту?
Потом животное показалось над водой, и Корнелю вздохнул с облегчением: то был всего лишь кит – пузатый, будто обрубленный, больше похожий на несоразмерно головастую рыбу-переростка. Родичи Эфориели были куда стройней: с вытянутыми черепами, больше похожие на змей, если бы не грудные и хвостовые плавники.