– Надеюсь, – пробормотал он, судорожно вздохнув, – ты не заставишь меня объясняться перед прачкой.
Рассмеявшись, она провела рукой еще раз, сильнее. Ничто не могло заставить ее сделать что-то более надежно, чем надежда виконта, что Краста этого не сделает. Затем, однако, в приступе непривычной снисходительности она расстегнула его гульфик и извлекла на свет орудие, которое и принялась потирать.
– А-ах… – вырвалось у виконта.
Если бы Краста продолжала заниматься тем же еще минуту-другую, Вальню и вправду пришлось бы объясняться перед прачкой: в этом у маркизы не оставалось сомнений. Вместо этого она склонила голову и со словами «Вот. Такое наслаждение может подарить только женщина благородных кровей» обняла губами горячую гладкую плоть.
Пальцы виконта путались у нее в голосах.
– Да, милая моя, ты великолепна, – рассмеялся он, заглушая жадное причмокивание, – но то, чем ты занята, давно уже не составляет дворянских привилегий. Вот только на прошлой неделе одна симпатичная лавочница…
Вырвавшись из его рук, Краста взвилась так неожиданно, что больно ударилась макушкой о подбородок виконта. Тот вскрикнул.
– Что-о?! – прошипела она.
Ярость захлестнула ее так же внезапно и всецело, как до того похоть. И, не успел Вальню хотя бы запахнуть гульфик, Краста отшвырнула его изо всех сил. Виконт едва успел изумленно вскрикнуть и вывалился из коляски на мостовую.
– Сударыня, что за… – начал он.
– Заткнись! – рявкнула Краста.
Забыв, что из-под расстегнутой блузки видна обнаженная грудь, она склонилась вперед и шлепнула кучера по плечу:
– Немедля вези меня домой! И подгони своих ленивых кляч, а то пожалеешь, ты меня понял?
– Слушаюсь, госпожа, – ответил кучер и больше ничего не сказал, что было весьма разумно с его стороны.
Щелкнули поводья, и лошади, удивленно зафыркав, перешли на рысь. Краста оглянулась. Вальню сделал пару шагов вслед карете, но догонять не стал, и темнота скрыла его.
Краста рассеянно принялась застегивать все расстегнутое, поминутно отрываясь, чтобы вытереть рукавом губы. Отвращение переполняло ее, и маркиза с трудом сдерживалась, чтобы не выплеснуть все выпитое за ужином на дорогу. Дело было не в том, чем она занималась, – она и раньше баловалась подобным, и ее всегда занимало, как подобная мелочь может наполнить жилы мужчины патокой. Но то, что ее губы пошли вслед губенкам какой-то простолюдинки – «симпатичной лавочницы», по выражению Вальню… ничего более омерзительного Краста себе представить не могла. Она ощущала себя ритуально нечистой, точно охотник обитателей льдов, нечаянно подстреливший свое тотемное животное.
Вернувшись в свой особняк, она подняла с постели Бауску, потребовала принести бутылку бренди, несколько раз прополоскала рот и властным жестом сунула бутылку горничной в руки. Бауска унесла ее, не говоря ни слова. Как и кучер, она знала, что хозяйке лучше не задавать вопросов.
Башмаки Теальдо и его однополчан гремели по дощатому настилу пирса. Впереди на флагштоке «Засады» трепетало альгарвейское знамя. Армия, потратившая столько времени на учения, грузилась на корабли, заполнявшие гавань Имолы, одного из портов бывшего герцогства Бари.
Теальдо смотрел вокруг с изумлением: как же велика эта армия. Но еще больше его удивляло то, что удалось собрать столько кораблей.
– Давненько мы не выводили в море эдакий флот, – бросил он через плечо шагающему за ним Тразоне.
– Офицеры говорят, уже тысячу лет, – ответил его приятель.
– Эй, там! Ра-азговорчики в строю! – рявкнул сержант Панфило.
Кто-то – по счастью, довольно далеко от Теальдо – издал губами звук, какой обычно исходит из другой части тела. Сержант отошел, явно собираясь найти и покарать негодяя.
Теальдо поднялся по сходням. Под ногами заходили палубные доски. Матросы, метавшиеся то здесь, то там и наподобие пауков-переростков ползавшие по снастям, не очень-то походили на военных моряков. Они и не были обычными военными моряками – бери выше! Каждый из них являлся прекрасно обученным яхтсменом, знатоком устаревшего искусства плавания под парусом.
Однако благодаря изобретательности альгарвейских генералов и адмиралов искусство это вновь становилось актуально. Теальдо хотелось посмотреть, как надует ветер широкие паруса, когда флот снимется с якоря, но вместо этого ему пришлось спуститься в плохо освещенный и тесный трюм, с которым солдат был слишком хорошо, на его взгляд, знаком. Здесь он и его рота останутся до конца пути… или пока не пойдут ко дну.
Вероятно, капитану Ларбино тоже пришло в голову нечто подобное.
– Солдаты! – воскликнул он. – То, что мы совершим сегодня, на многие дни приблизит окончательную победу Альгарве. Сибиане не узнают о нашем приближении, покуда мы не постучим к ним в дверь – мы поймаем их с задранными юбками! Уже сотни лет никто не выводил в море парусный флот. Враг не ожидает атаки, и чародеи не смогут предупредить его. Если мы и пересечем становую жилу… что с того? Мы не вытягиваем из нее энергию, и нас невозможно засечь. Мы будем в безопасности, словно на суше, до той минуты, как войдем в гавань Тырговиште. Устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь путешествием!
Теальдо устроился поудобнее, как мог, – то есть не очень. Вокруг топотали солдаты, устраиваясь на заранее назначенных местах, над головой носились матросы и кричали что-то непонятное и с трудом различимое за толстыми дубовыми досками настила. Интонация, впрочем, проходила насквозь.
– Они там, наверху, похоже, развлекаются вовсю, – заметил Теальдо.
– Почему бы нет? – ответил Тразоне. – Доплывем мы до Сибиу – их работа закончена. Им можно будет присесть и винца похлебать. А нам за них расплачиваться.
Это было не совсем честно – сибиане при малейшей возможности сожгли бы и парусники вместе с командами. Но прежде чем Теальдо успел обратить на это внимание, «Засада» по-иному начала покачиваться на волнах – с носа на корму все сильнее да вдобавок еще из стороны в сторону.
– Отчалили, – заключил солдат.
Его желудок переносил качку без жалоб. Вскоре, однако, он обнаружил, что как ни мучительны были полковые учения, в них предусмотрено было далеко не все. Нескольких солдат начало тошнить. В трюме стояли на такой случай бадейки, но часто выходило, что бадейку не успевали передать, и, невзирая на общие усилия, в трюме быстро становилось смрадно.
Насмешки, которые отпускали в адрес солдат выносившие бадейки матросы, не прибавляло им популярности среди бойцов.
– Если бы я мог шевельнуться, – простонал один страдалец, – удавил бы ублюдков!
Пошевелиться было невозможно – слишком плотно был набит трюм. Теальдо надеялся только, что никто не вывернет свой обед ему на ботинки. Сверх того оставалось лишь болтать, сидя на корточках, с приятелями и по возможности реже дышать.