– Он безумен, – шепнул Аргиросу Лаканодракон.
Тем временем Евтропий спросил:
– Каким образом?
И патриарх Александрийский с улыбкой выпустил когти.
– Позвольте мне показать это в форме вопросов. Что представляет образ Христа? Если он описывает только Его человеческую природу, не отделяет ли это Его человечность от божественности подобно тому, как поступают еретики несториане? Но если образ представляет божественную природу, не является ли это попыткой описывать неописуемое и недооценивать Его человечность, как поступают монофизиты? В обоих случаях ценность образов ставится под вопрос, не так ли? По крайней мере, так постановил Синод в моем городе прошлой осенью.
С элегантным поклоном Арсакий уступил очередь константинопольскому коллеге.
Евтропий смотрел на него с удивлением. Никифор III хмурился со своего высокого трона, но он мало что мог поделать, хотя и был самодержцем. Нападки египтянина на иконы высказаны в уважительном тоне и поднимают проблему, которой Евтропий не коснулся во вступительном слове.
Прелаты из трех восточных патриаршеств тоже понимали это. Они окружили Арсакия и принялись поздравлять его. Евтропий не являлся великим теологом, но не был лишен политического чутья.
– Объявляю первое заседание Собора закрытым! – крикнул он.
Его сторонники быстро и тихо вышли. Император величаво направился к особому проходу, ведущему во дворец. Как только он исчез, клирики, еще толпившиеся в Святой Софии, закричали:
– Мы победили! Мы победили!
– Вот дьяволы, – с возмущением заметил Лаканодракон.
– М-м?
Движение за оградой женской галереи на втором этаже отвлекло Аргироса. Мельком он заметил пару темных, острых глаз, смотревших вниз сквозь филигранную решетку. Аргирос задумался, кому бы они могли принадлежать. Жена и любовница императора были обе голубоглазыми блондинками. Никифор питал слабость к прекрасным женщинам. Ни Марина, ни Зоя не отличались набожностью. Магистр почесал затылок. У него было странное ощущение, что это лицо ему знакомо.
Он пожал плечами и последовал за магистром офи-циорий из храма. На Августеоне собралась толпа, желавшая знать, как прошел первый день Собора. Некоторые из монахов Арсакия обращались к константинопольцам:
– Анафема почитателям мертвых досок и красок! Долой идолопоклонство!
Когда один иконопочитатель попытался активно возразить против брошенных ему в лицо анафем, монах ловко уклонился от атаки и ударил его в живот. Его ловкость и сила говорили о военной выправке. Без сомнений, Арсакий явился в полной готовности.
– Его величество не будет доволен, если Собор выйдет из-под контроля, – сказал магистр официорий.
– Нет, но что, если александрийцы правы? – спросил Аргирос.
Тонкость используемой в споре аргументации вызывала головокружение: чтобы защитить использование образов, императорским теологам теперь придется колебаться между Сциллой монофизитства и Харибдой несторианской ереси.
Лакано дракон с упреком взглянул на магистра:
– И ты туда же?
– Святой Дух выведет святых отцов к правде, – уверенно заявил Василий.
Будучи ветераном на бюрократическом фронте, он добавил:
– Конечно, мы сможем кое-что подправить.
Аргироса разбудили среди ночи: его вызывали в храм Святой Софии, точнее, в соседствующую с ним резиденцию патриарха.
– Что такое? – зевая, спросил он у посыльного.
– Собрание ученых, чтобы придумать, как опровергнуть доводы Арсакия, – ответил слуга Лаканодракона. – Должен сказать, ваша записка была довольно полезна, и это убедило Евтропия, что вы можете помочь поправить дело и преодолеть трудности.
Евтропий был добродушным ничтожеством и едва ли даже подозревал о существовании Аргироса. Василий понимал, что приказ исходил от магистра официорий, им же был прислан и нарочный. Но от этого приглашение не становилось менее лестным. Потерев глаза, Аргирос быстро оделся и отправился вслед за посыльным, которого внизу дожидался факельщик.
– Осторожно, – предупредил магистр, обходя дырку в мостовой напротив дома его соседа Феогноста, старшины гильдии пекарей.
– Это надо засыпать, – сказал слуга Лаканодракона. – Я едва не провалился туда несколько минут назад.
По пути к храму они проходили мимо гостиницы, в которой остановился архиепископ фессалоникийский. Он поддерживал почитание икон. Пара десятков монахов Арсакия стояли на улице, звонили в коровьи колокольчики и пели:
– Долой образы! Долой образы!
Несколько других, уже утомившихся от этого занятия, сидели у костра и передавали по кругу кувшин с вином.
– Так им друзей не обрести, – заметил посыльный.
– Нет, но так они могут извести своих врагов.
Пение монахов прервалось, когда кто-то из окна второго этажа плеснул на них из ночного горшка. Разозлившиеся александрийцы разразились грязными ругательствами.
– Идите вперед, – обратился Аргирос к своим спутникам. – Я догоню вас.
Они посмотрели на него как на сумасшедшего, но ушли после небольших препирательств: факельщик – довольный, а слуга – с недоверием. Он уступил только из уважения к авторитету Аргироса.
Насвистывая, магистр подошел к людям у костра и весело произнес:
– Долой грязные иконы! Не найдется ли глотка вина для мучимого жаждой?
Один из монахов поднялся пошатываясь и протянул кувшин.
– Долой грязные иконы, это точно.
Он широко зевнул, демонстрируя гнилые зубы.
– Изматывающая работа – днем сидеть на Соборе, а ночью здесь изводить этого идолопоклонника, – сказал Аргирос.
Монах снова зевнул.
– Ах, мы – мелкая сошка. Арсакий и его епископы спят крепким сном, а мы должны устраивать кошачьи концерты для незадачливых почитателей картинок и будем петь серенады и завтра, и послезавтра, пока не настанет час истины.
– Какой умный Арсакий, придумал же такое, – сказал магистр.
– Дай-ка мне глоток, – сказал монах, выпил, вытер рот рукавом черной рясы и захихикал. – Ай, Арсакий будет крепко спать сегодня со своей шлюшкой под боком.
– Шлюшкой?
Монах сделал выразительный жест.
– Не могу не похвалить вкус его преосвященства, это точно. Если уж грешить, так хотя бы пусть это будет приятно. Не думаю, что она египтянка, судя по акценту. Он путается с ней уже с прошлого лета, счастливец.
– Любопытно. А как ее зовут? – поинтересовался магистр.
– Не помню, – ответил монах. – Она не слишком интересуется такими, как я, и водит Арсакия вокруг пальца.
Правда, монах упомянул не палец. Он икнул и добавил: