— Что-о? Как не переедешь? — грозно возразил Тарантьев. — Нанял, да не переедешь? А контракт?
— Какой контракт?
— Ты уж и забыл? Ты на год контракт подписал. Подай восемьсот рублей ассигнациями, да и ступай куда хочешь. Четыре жильца смотрели, хотели нанять: всем отказали. Один нанимал на три года.
Обломов теперь только вспомнил, что в самый день переезда на дачу Тарантьев привез ему бумагу, а он второпях подписал, не читая.
"Ах, боже мой, что я наделал!" — думал он.
— Да мне не нужна квартира, — говорил Обломов, — я еду за границу…
— За границу! — перебил Тарантьев. — Это с этим немцем? Да где тебе, не поедешь!
— Отчего не поеду? У меня и паспорт есть: вот я покажу. И чемодан куплен.
— Не поедешь! — равнодушно повторил Тарантьев. — А ты вот лучше деньги-то за полгода вперед отдай.
— У меня нет денег.
— Где хочешь достань, брат кумы, Иван Матвеич, шутить не любит. Сейчас в управу подаст: не разделаешься. Да я свои заплатил, отдай мне.
— Ты где взял столько денег? — спросил Обломов.
— А тебе что за дело? Старый долг получил. Давай деньги! Я за тем приехал.
— Хорошо, я на днях приеду и передам квартиру другому, а теперь я тороплюсь…
Он начал застегивать сюртук.
— А какую тебе квартиру нужно? Лучше этой во всем городе не найдешь. Ведь ты ее видал? — сказал Тарантьев.
— И видеть не хочу, — отвечал Обломов, — зачем я туда перееду? Мне далеко…
— От чего? — грубо спросил Тарантьев.
Но Обломов не сказал, от чего.
— От центра, — прибавил он потом.
— От какого это центра? Зачем он тебе нужен? Лежать-то?
— Нет, уж я теперь не лежу.
— Что так?
— Так. Я… сегодня… — начал Обломов.
— Что? — перебил Тарантьев.
— Обедаю не дома…
— Ты деньги-то подай, да и черт с тобой!
— Какие деньги? — с нетерпением повторил Обломов. — Я на днях заеду на квартиру, переговорю с хозяйкой.
— Какая хозяйка? Кума-то? Что она знает? Баба! Нет, ты поговори с ее братом — вот увидишь!
— Ну хорошо, я заеду и переговорю.
— Да, жди тебя! Ты отдай деньги, да и ступай.
— У меня нет, надо занять.
— Ну так заплати же мне теперь, по крайней мере, за извозчика, — приставал Тарантьев, — три целковых.
— Где же твой извозчик? И за что три целковых?
— Я отпустил его. Как за что? И то не хотел везти: "по песку-то?", говорит. Да отсюда три целковых — вот двадцать два рубля!
— Отсюда дилижанс ходит за полтинник, — сказал Обломов, — на вот!
Он достал ему четыре целковых. Тарантьев спрятал их в карман.
— Семь рублей ассигнациями за тобой, — прибавил он. — Да дай на обед!
— На какой обед?
— Я теперь в город не поспею: на дороге в трактире придется, тут все дорого: рублей пять сдерут.
Обломов молча вынул целковый и бросил ему. Он не садился от нетерпения, чтоб Тарантьев ушел скорей, но тот не уходил.
— Вели же мне дать чего-нибудь закусить, — сказал он.
— Ведь ты хотел в трактире обедать? — заметил Обломов.
— Это обедать! А теперь всего второй час.
Обломов велел Захару дать чего-нибудь.
— Ничего нету, не готовили, — сухо отозвался Захар, глядя мрачно на Тарантьева. — А что, Михей Андреич, когда принесете барскую рубашку да жилет?..
— Какой тебе рубашки да жилета? — отговаривался Тарантьев. — Давно отдал.
— Когда это? — спросил Захар.
— Да не тебе ли в руки отдал, как вы переезжали? А ты куда-то сунул в узел да спрашиваешь еще…
Захар остолбенел.
— Ах ты, господи! Что это, Илья Ильич, за срам такой! — возразил он, обратясь к Обломову.
— Пой, пой эту песню! — возразил Тарантьев. — Чай, пропил, да и спрашиваешь…
— Нет, я еще отроду барского не пропивал! — захрипел Захар. — Вот вы…
— Перестань, Захар! — строго перебил Обломов.
— Вы, что ли, увезли одну половую щетку да две чашки у нас? — спросил опять Захар.
— Какие щетки? — загремел Тарантьев. — Ах ты, старая шельма! Давай-ка лучше закуску!
— Слышите, Илья Ильич, как лается? — сказал Захар. — Нет закуски, даже хлеба нет дома, и Анисья со двора ушла, — договорил он и ушел.
— Где ж ты обедаешь? — спросил Тарантьев. — Диво, право: Обломов гуляет в роще, не обедает дома… Когда ж ты на квартиру-то? Ведь осень на дворе. Приезжай посмотреть.
— Хорошо, хорошо, на днях…
— Да деньги не забудь привезти!
— Да, да, да… — нетерпеливо говорил Обломов.
— Ну, не нужно ли чего на квартире? Там, брат, для тебя выкрасили полы и потолки, окна, двери — все: больше ста рублей стоит.
— Да, да, хорошо… Ах, вот что я хотел тебе сказать, — вдруг вспомнил Обломов — сходим, пожалуйста, в палату, нужно доверенность засвидетельствовать…
— Что я тебе за ходатай достался? — отозвался Тарантьев.
— Я тебе прибавлю на обед, — сказал Обломов.
— Туда сапог больше изобьешь, чем ты прибавишь.
— Ты поезжай, заплачу.
— Нельзя мне в палату идти, — мрачно проговорил Тарантьев.
— Отчего?
— Враги есть, злобствуют на меня, ковы строят, как бы погубить.
— Ну хорошо, я сам съезжу, — сказал Обломов и взялся за фуражку.
— Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит, всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет, фрак не лучше моего, сам тише воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
— Тарантьев! — крикнул Обломов, стукнув по столу кулаком. — Молчи, чего не понимаешь!
Тарантьев выпучил глаза на эту никогда не бывалую выходку Обломова и даже забыл обидеться тем, что его поставили ниже Штольца.
— Вот как ты нынче, брат… — бормотал он, взяв шляпу, — какая прыть!
Он погладил свою шляпу рукавом, потом поглядел на нее и на шляпу Обломова, стоявшую на этажерке.
— Ты не носишь шляпу, вот у тебя фуражка, — сказал он, взяв шляпу Обломова и примеривая ее. — Дай-ка, брат, на лето…
Обломов молча снял с его головы свою шляпу и поставил на прежнее место, потом скрестил на груди руки и ждал, чтоб Тарантьев ушел.