— Что мне узнавать? — говорил Захар, осматривая стены комнаты.
— Ты забыл, сколько беготни, суматохи и у жениха и у невесты. А кто у меня… ты, что ли, будешь бегать по портным, по сапожникам, к мебельщику? Один я не разорвусь на все стороны. Все в городе узнают. "Обломов женится — вы слышали?" — "Ужели? На ком? Кто такая? Когда свадьба?" — говорил Обломов разными голосами. — Только и разговора! Да я измучусь, слягу от одного этого, а ты выдумал: свадьба!
Он опять взглянул на Захара.
— Позвать, что ли, Анисью? — спросил Захар.
— Зачем Анисью? Ты, а не Анисья, допустил это необдуманное предположение.
— Ну, за что это наказал меня господь сегодня? — прошептал Захар, вздохнув так, что у него приподнялись даже плечи.
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
— Как же с тремястами душ женятся другие? — возразил Захар, да и сам раскаялся, потому что барин почти вскочил с кресла, так и припрыгнул на нем.
— Ты опять "другие"? Смотри! — сказал он, погрозив пальцем. — Другие в двух, много в трех комнатах живут: и столовая и гостиная — все тут, а иные и спят тут же, дети рядом, одна девка на весь дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
— На рынок-то и я схожу, — заметил Захар.
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу "тысящи яко две помене"! А тут дорогу надо строить, школы заводить, в Обломовку ехать, там негде жить, дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
Обломов остановился. Он сам пришел в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые цветы, блистанье праздника, шепот удивления в толпе — все вдруг померкло.
Он изменился в лице и задумался. Потом понемногу пришел в себя, оглянулся и увидел Захара.
— Что ты? — спросил он угрюмо.
— Ведь вы велели стоять! — сказал Захар.
— Поди! — с нетерпением махнул ему Обломов.
Захар быстро шагнул в двери.
— Нет, постой! — вдруг остановил Обломов.
— То поди, то постой! — ворчал Захар, придерживаясь рукой за дверь.
— Как же ты смел распускать про меня такие, ни с чем не сообразные слухи? — встревоженным шепотом спрашивал Обломов.
— Когда же я, Илья Ильич, распускал? Это не я, а люди Ильинские сказывали, что барин, дескать, сватался…
— Цссс… — зашипел Обломов, грозно махая рукой, — ни слова, никогда! Слышишь?
— Слышу, — робко отвечал Захар.
— Не станешь распространять этой нелепости?
— Не стану, — тихо отвечал Захар, не поняв половины слов и зная только, что они "жалкие".
— Смотри же, чуть услышишь, — заговорят об этом, спросят — скажи: это вздор, никогда не было и быть не может! — шепотом добавил Обломов.
— Слушаю, — чуть слышно прошептал Захар.
Обломов оглянулся и погрозил ему пальцем. Захар мигал испуганными глазами и на цыпочках уходил было к двери.
— Кто первый сказал об этом? — догнав, спросил его Обломов.
— Катя сказала Семену, Семен Никите, — шептал Захар, — Никита Василисе…
— А ты всем разболтал! Я тебя! — грозно шипел Обломов. — Распускать клевету про барина! А!
— Что вы томите меня жалкими-то словами? — сказал Захар. — Я позову Анисью: она все знает…
— Что она знает? Говори, говори сейчас…
Захар мгновенно выбрался из двери и с необычайной быстротой шагнул в кухню.
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь.
Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом слышит, говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
— Как барон! — вскочив вдруг, спросил Илья Ильич, и у него поледенело не только сердце, но руки и ноги.
— И это вздор! — поспешила сказать Анисья, видя, что она из огня попала в полымя. — Это Катя только Семену сказала, Семен Марфе, Марфа переврала все Никите, а Никита сказал, что "хорошо, если б ваш барин, Илья Ильич, посватал барышню…"
— Какой дурак этот Никита! — заметил Обломов.
— Точно что дурак, — подтвердила Анисья, — он и за каретой когда едет, так словно спит. Да и Василиса не поверила, — скороговоркой продолжала она, — она еще в успеньев день говорила ей, а Василисе рассказывала сама няня, что барышня и не думает выходить замуж, что статочное ли дело, чтоб ваш барин давно не нашел себе невесты, кабы захотел жениться, и что еще недавно она видела Самойлу, так тот даже смеялся этому: какая, дескать, свадьба? И на свадьбу не похоже, а скорее на похороны, что у тетеньки все головка болит, а барышня плачут да молчат, да в доме и приданого не готовят, у барышни чулков пропасть нештопаных, и те не соберутся заштопать, что на той неделе даже заложили серебро…
"Заложили серебро? И у них денег нет!" — подумал Обломов, с ужасом поводя глазами по стенам и останавливая их на носу Анисьи, потому что на другом остановить их было не на чем. Она как будто и говорила все это не ртом, а носом.
— Смотри же, не болтать пустяков! — заметил Обломов, грозя ей пальцем.
— Какое болтать! Я и в мыслях не думаю, не токмо что болтать, — трещала Анисья, как будто лучину щипала, — да ничего и нет, в первый раз слышу сегодня, вот перед господом богом, сквозь землю провалиться! Удивилась, как барин молвил мне, испугалась, даже затряслась вся! Как это можно? Какая свадьба? Никому и во сне не грезилось. Я ни с кем ничего не говорю, все на кухне сижу. С Ильинскими людьми не видалась с месяц, забыла, как их и зовут. А здесь с кем болтать? С хозяйкой только и разговору, что о хозяйстве, с бабушкой поговорить нельзя: та кашляет, да и на ухо крепка, Акулина дура набитая, а дворник пьяница, остаются ребятишки только: с теми что говорить? Да и я барышню в лицо забыла…
— Ну, ну, ну! — говорил Обломов, с нетерпением махнув рукой, чтоб она шла.
— Как можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья уходя. — А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет: день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверью, но говор еще слышался с минуту за дверью.
— Вот оно что! И Анисья твердит: статочное ли дело! — говорил шепотом Обломов, складывая ладони вместе.