— Забродов? — выходя из своего сомнамбулического транса, удивился Шинкарев. — Нет… Не думаю… Не знаю! Честное слово, я так потрясен, что вообще не знаю, что думать. Он не похож на сексуального маньяка…
— А почему вы решили, что Токареву убил сексуальный маньяк? — бросив на мастера острый взгляд, спросил Гранкин. В свое время он потратил немало времени, отрабатывая этот внезапный пронзительный взгляд, но в данном случае, как и давеча с Забродовым, его умение осталось незамеченным.
— Ну… как почему? — смешался Шинкарев. — А разве нет?
— Нет, — ответил Гранкин. — В том-то и дело, что нет. Ее не изнасиловали, даже не ограбили — просто убили и оставили лежать в луже, под дождем.
— Под дождем, — эхом повторил Сергей Дмитриевич, которому пришла на ум его мокрая куртка и грязные ботинки. — Под дождем…
Провожая взглядом удалявшегося милиционера, казавшегося удивительно маленьким и безобидным на фоне закопченных громадин заводских корпусов, Сергей Дмитриевич вынул из кармана брюк носовой платок, снял каску и промокнул выступившую на лысине испарину. Она была холодной и липкой, и, случайно дотронувшись до нее рукой, Шинкарев содрогнулся от внезапного отвращения к самому себе.
* * *
За час до окончания рабочего дня Сергей Дмитриевич отправился посмотреть, как обстоят дела в районе нового лабораторного корпуса, который недавно возвели на отшибе, неподалеку от железнодорожной проходной, Путь туда был неблизкий, оттоптанные за день ноги гудели, но идти было надо — он не появлялся там уже два дня и подозревал, что за это время подчиненные успели порядком разболтаться.
На «лабораторке» работало две временных бригады: внутри корпуса трудились штукатуры, а снаружи, возле самого забора, копался каменщик Стась Яремский с подручным Мишаней, придурковатым недорослем, который числился в табеле плотником второго разряда и стал для Шинкарева настоящей головной болью; выгнать этого социально незащищенного недоумка было нельзя, да и не за что, а находить для него работу, с которой он мог бы справиться, не причинив при этом ущерба ни себе, ни заводу, с каждым днем становилось все труднее. Именно эта парочка и беспокоила Сергея Дмитриевича: Яремский был неплохим каменщиком, но совершенно не понимал, как можно быть трезвым, если есть возможность заложить за воротник. Вот его-то по всем правилам давно полагалось уволить, но найти толкового строителя с каждым годом становилось вся труднее. Будучи уволенным, Стась ни в коем случае не пропал бы, моментально найдя работу в какой-нибудь частной лавочке, а вот Сергей Дмитриевич потом долго кусал бы себе локти, лишившись единственного толкового каменщика. Кроме того, нечистая совесть не позволяла Яремскому вертеть носом, и он безропотно брался за любую работу. Вот и теперь второй день подряд он торчал в глинистой яме, выкладывая из кирпича канализационный колодец, и лишь обреченно вздыхал, когда губастый Мишаня по команде «Раствор!» обрушивал полную лопату цементной жижи прямо ему на руки.
Шинкарев углядел их издалека: Стась сидел на краю своего колодца, неторопливо покуривая обслюненную беломорину, а низкорослый, похожий на сломанное пугало Мишаня бестолково топтался рядом в огромной, не по размеру робе, стоптанных рыжих кирзачах и низко надвинутом на микроскопический лоб подшлемнике с оборванными шнурками. Под сапогами чавкала мокрая глина, и, подойдя поближе, Сергей Дмитриевич разглядел на рыжем фоне предательские серые пятна цемента: ушлые работяги опять похоронили раствор, чтобы растянуть работу еще и на завтрашний день. Положить оставалось никак не более двух рядов, и такой тактический ход был вполне понятен Шинкареву: с утра они отправятся на свой объект, до обеда будут ждать машину с раствором, потом Стась за полчаса закончит работу, а еще через полчаса уже не будет отличать мастерок от собственной ладони, а Мишаню — от совковой лопаты… Забор-то — вон он, рядышком, да и дежурные на железнодорожной проходной склонны смотреть сквозь пальцы на шастающих взад-вперед строителей.
А от проходной до ближайшего гастронома десять минут прогулочным шагом…
Стась сидел лицом к забору и не видел подошедшего мастера. Приблизившись, Сергей Дмитриевич поймал обрывок его монолога — вести полноценную беседу с Мишаней было трудновато, но Стась не нуждался в собеседнике, вполне довольствуясь внимательным слушателем.
— Маньяки херовы, — говорил он, оживленно жестикулируя короткопалой рукой с зажатой в пальцах папиросой. — Житья от них нету, честное слово…
Сергей Дмитриевич вздрогнул, замер и прислушался. Слово «маньяки» резануло слух, как опасная бритва, — это слово уже давно не шло у него из головы, бесконечно повторяясь, как рефрен прилипчивой песенки.
— Изуродовали мне руку, — продолжал Стась, поддергивая рукав и демонстрируя почтительно внимавшему Мишане обмотанное грязным бинтом предплечье. — Пошел в поликлинику, а мне говорят: бытовая травма.
Хочешь, говорят, справку выпишем? Без оплаты… А на хера она мне нужна без оплаты?
— Ух ты, — сказал Мишаня, еще больше отвешивая нижнюю губу и благоговейно притрагиваясь корявым пальцем к повязке. — А чего?
— Что — чего? — не понял Стась.
— Чего изуродовали?
— А… Так общага же… Иду я это вечером с кухни, в руке чайник с кипятком, а эти козлы на пол наблевали. Ну, я и поскользнулся…
— Ушибся? — сочувственно спросил Мишаня.
— Вот дурак, — восхитился Стась. — Какой хрен ушибся — обварился, е-н-ть, как свинья…
Сергей Дмитриевич вздохнул. В этом был весь Стась.
Только он мог безропотно терпеть рядом с собой Мишаню, все время норовившего уронить напарнику на пальцы кирпич или вывалить на голову лопату раствора, и только он, Стась Яремский, мог поскользнуться на чужой блевотине и вывернуть на себя чайник кипятка…
Зато он не бродит по ночам, подумал Сергей Дмитриевич и совсем уж было собрался повернуться и тихо уйти восвояси, но тут проклятый недоумок Мишаня заметил начальника и шарахнулся, как испуганная лошадь, бросив затравленный взгляд под ноги — туда, где под тонким слоем глины покоилось добрых полкубометра цементного раствора. Заметив его маневры, Яремский обернулся и нехотя встал, зажав в углу рта потухшую беломорину.
— Привет, Митрич, — сказал он. — Что ты, понимаешь, подкрадываешься, как маньяк…
Сергей Дмитриевич неожиданно для себя самого скрипнул зубами. Внезапно оказалось, что его кротость и сговорчивость имеют предел, и ему вдруг захотелось выхватить у Мишани лопату и колотить обоих по головам до тех пор, пока они не вобьются в землю по самые ноздри. Надо же, что придумали: раствор хоронить! Маньяки, е-н-ть…
— Почему сидим? — скрипучим начальственным тоном спросил он.
— Дак, Митрич, чего же делать, если раствор весь вышел? — рассудительно ответил Стась. — Не заказывать же его в конце дня. Сами переживаем — делов-то осталось с воробьиный нос… Скажи, Мишаня?