— Ну, не знаю, — нерешительно сказал Васяня. — Может, ты и прав…
— Ясное дело, прав, — уверенно произнес Пряхин. — И потом, вся милиция на ногах, ищут. А этого гада уже, наверное, и след простыл.
— Это точно, — Васяня сплюнул на тротуар, — ищут. Меня сегодня целое утро в отделении продержали, все выспрашивали: не видал ли чего, да не я ли это…
Козлы. Ищут они… Они без фонарика свою задницу найти не могут, когда подтереться надо, а ты говоришь — ищут-.
Человек, стоявший в нескольких шагах от них, скрытый густой тенью старого пятиэтажного дома, слегка переменил позу и медленно растянул губы в невеселой улыбке. Отблеск дальнего фонаря смутно блеснул на обнажившихся зубах. Глаз его видно не было — их скрывал низко надвинутый капюшон старой офицерской плащ-накидки. Из своего укрытия человек слышал каждое слово.
Слова доносились до него в искаженном, изуродованном виде. Голоса Пряхина и бомжа напоминали ему какое-то утробное ворчание, словно были записаны на пленке, пущенной с малой скоростью. Очертания фигур, домов и деревьев были изломанными и болезненно перекрученными, и все вокруг было пропитано ненавистью.
Ненависть сырым туманом висела в воздухе, ненависть сеялась с неба мелким дождем и собиралась в лужи под ногами. Она текла по водосточным трубам, она отравляла небо и землю, ядовитым потом выступала из каменных стен и вила гнезда в обнажившихся мокрых ветвях деревьев, корни которых пили ненависть из земли точно так же, как пиявка сосет кровь.
Ненависть распирала человека в плащ-накидке изнутри, и если бы взглядом можно было убить, то и Пряхин, и Васяня давно лежали бы на тротуаре. Ненависть была живым существом, и, как всякое живое существо, она росла и требовала пищи — с каждым днем все больше и больше. Огромный слизистый червь ненависти пожирал своего хозяина изнутри, он был голоден всегда, и его уже не удовлетворяли мелкие подачки вроде распятых котов или проколотых шин. Такие вещи можно было терпеть в качестве легкой закуски. Главным блюдом была кровь, предсмертные судороги и последний выдох жертвы, и ненависть толкала своего хозяина все вперед и вперед, подсказывая ему все новые способы и нашептывая имена.
Глядя на беседующих стариков, человек в плащ-накидке подумал, что было бы неплохо разом покончить с обоими. Старик в светлом плаще помог мальчишке выскользнуть из лап смерти, и ненависть осталась голодной. А бомж… Что ж, бомж — это лишняя пара глаз, а значит — лишняя опасность. Если кто-то увидит, разглядит, догадается… нет, бомжа нужно тоже убить. Может быть, получив двойную порцию крови, ненависть на время угомонится и даст хозяину немного отдохнуть, отлежаться на дне. Старик в светлом плаще, которого бомж называл Степановичем, был абсолютно прав: милиция, хоть и вяло пока, но уже начала шевелиться, и несколько ночей, проведенных в своей постели, пошли бы убийце на пользу. Пусть успокоятся, пусть решат, что маньяк, которого они ищут, сменил район своих действий…
Кстати, сменить район тоже не помешает. У убийцы были такие планы, и он уже начал подготовительную работу в этом направлении, запасаясь кормом для своей ненависти впрок.
Так что же все-таки делать с бомжем? Убийца покрепче стиснул рукоять спрятанного под плащ-накидкой топорика. Два точных удара — и дело сделано. Рискнуть? А что, если что-то снова пойдет не так? Все-таки их двое, а рисковать нельзя. Если хотя бы один из них увидит лицо убийцы и останется жив, все будет кончено прежде, чем наступит утро.
Нет, с бомжем придется подождать. Тем более, что район буквально нашпигован милицией. Возле дома старика приготовлена засада, убийца отчетливо видел в темном салоне одной из припаркованных у подъезда машин огоньки сигарет. Это было логично: менты знали, что старик гуляет по ночам, и решили ловить маньяка на живца. Ну-ну… За любителем ночных прогулок наверняка следовал незаметный соглядатай, готовый при первом же признаке тревоги броситься на помощь. Скорее всего, обнаружив убийцу, менты станут стрелять на поражение — так будет проще и им, и суду. Человек в плащ-накидке не собирался подставляться под пули, да и присутствие на собственном судебном процессе в его планы не входило.
Осторожно оторвавшись от сырой стены, убийца сделал медленный, бесшумный шаг назад и окончательно растаял во тьме.
Оперуполномоченный отдела по расследованию убийств лейтенант Гусев закинул руки за голову и потянулся так, что затрещало сиденье стареньких «жигулей». Гусев был человеком рослым и очень неплохо развитым физически, и после трех часов заключения в тесном салоне самого популярного в России автомобиля чувствовал себя так, словно сутки пролежал связанным в каком-нибудь не слишком просторном чемодане. Это «великое сидение» раздражало его, поскольку представлялось абсолютно бессмысленным.
— И какого хрена мы тут торчим? — недовольно пробормотал он. — Ведь ясно же, что никакого толку от этого не будет.
— Тебе-то какая разница? Сказано сидеть, вот и сиди себе. Скажи спасибо, что на голову не капает, — флегматично ответил его напарник старший лейтенант Волосюк.
Волосюк был старше Гусева не только по званию, но и по возрасту. Всякому, кто слышал его фамилию, не видя самого Волосюка, моментально представлялся могучий, дочерна загорелый украинец с бычьей шеей, с подстриженными скобкой смоляными волосами и пышными усами на широком угрюмом лице. Этот стереотип был настолько силен, что, сталкиваясь с ним впервые, человек получал легкий шок: Волосюк абсолютно не укладывался в рамки представления типичного москаля о типичном хохле. Он был невысок, худ, рыж и вдобавок ко всему в свои неполных тридцать лет начал стремительно лысеть. Правда, усы у него все-таки были, но тоже совершенно не казачьи — рыжие, маленькие, аккуратнейшим образом подстриженные, как английский газон, подбритые со всех сторон так, что сразу было видно: уходу за этой деталью своей внешности старший лейтенант Волосюк посвящает много времени.
— Эх, — со вздохом сказал Гусев, — выпить бы, что ли…
Волосюк немного поразмыслил над этим неуклюже завуалированным предложением и сказал:
— Да. Выпить было бы неплохо.
— Так я сбегаю, — оживился Гусев.
— Сиди, чучело, — все так же флегматично остановил Волосюк. Сбегаю… Нам утром перед Гранкиным отчитываться. Унюхает, что от нас перегаром разит, вот тогда побегаем… по потолку, мать его.
— Да, блин. Это точно. Пятый угол будем искать.
— Хорошо, если пятый угол. Хуже, если искать придется новую работу. Волосюк поскрипел кожаной курткой, вынул из кармана пачку сигарет и протянул Гусеву. — На-ка вот, закури лучше.
— Спасибо, у меня свои.
Гусев тоже полез в карман и вынул штампованный жестяной портсигар с рельефно выдавленным на крышке памятником Минину и Пожарскому.
— Видал-миндал, — с легкой иронией удивился Волосюк. — Да ты у нас солидный бобер! А часов на цепочке у тебя, случаем, нету?