Надо будет поговорить с Хорём. Перегоревший сталкер становится бесполезен, это гарантированный смертник… наверное, уже и Фельдшер, и Ересь отлично понимают, что Фреон снова угробил свой отряд. И что сегодня, как и в прошлые разы, выручил всех нас этот странный «глюк», а вовсе не «опытный сталкер, специалист по подземельям».
И получается, что пора с Зоной завязывать. Значит, это уже хана. В следующий раз чуда не будет. А если и не завязать, что, конечно, не получится, то просто бродить по окраинам да мелочь собирать. На тушёнку с хлебом хватит — и то добро.
— Сталкер, ты офонарел? — спокойно, даже как-то печально поинтересовался Хорь.
Скорее, от моего признания «офонарел» сам торговец, отсюда и какая-то обречённая печаль в голосе. Смотрит исподлобья, глаза несчастные, руки опустил. Уж лучше б выматерился он, что ли…
Накатило на меня нешуточно, да ещё и спиртным я чуток усугубил, потому и рассказал я ему всё. И что хватит с меня дальней Зоны. Что и Ересь, и Фельдшер могли под моим мудрым руководством много раз в Зоне просто по-глупому помереть. Что толку от меня как от сталкера и проводника — ноль. Что я начинаю бояться Зоны не тем привычным страхом, который выжить в ней помогает, а таким, что трясутся поджилки, диким, парализующим, что для сталкера означает конец карьеры или смерть в следующей ходке.
И в тяжёлом, затяжном молчании смотрел на меня Фельдшер, как-то совсем уж притих Философ, а я сам, без приглашения, тянулся к бутылке горькой настойки, плескал себе в кружку, выпивал и продолжал вещать. Что в команде реально работать не могу, не соврал «ботанический» отдел кадров в своём досье на сталкера Фреона. И о том, что смертей я и так достаточно за свою жизнь насмотрелся, чтобы ещё двух человек угробить. Высказался по поводу идиотизма всей этой затеи с выходами за Периметр, которые, может, есть, а может, и нет их в природе. Что большим дядям не фиг страдать патологической жадностью, а как в старые добрые времена — подкупить офицеров на одном из пропускников, благо, человечество от Зоны уже начинает зависеть и так подсело на иглу артефактов, что по карману дядям не ударит лишний десяток — другой миллиончиков, потраченный на нужды местных вояк.
— Я тебя спрашиваю, что ты мне тут вывозишь, сталкер? — снова спросил торговец, не меняя интонации. — Слушай, может, тебе просто мало, а?
Ничего, видно, не понял Хорь.
— Друг, ты же вроде в курсе, что иногда случается со сталкерами такая бяка, перегорают люди. — Я снова потянулся к бутылке. — Так вот, я уже начал. И этим ходить со мной теперь опасно — могу в аномалию завести и не заметить. Веришь, когда один по Зоне лазил, оно мне было проще.
— Ты что, за нас боишься? — удивлённо спросил Фельдшер.
— Хрень не молоти, — грубее, чем следовало, оборвал я «фримена».
Вот ещё тоже бред… за них я боюсь. Чёрта лысого. Зона здесь, и за каждую жизнь переживать — нервов не хватит. Друг он мне разве? Да какой там… «свободовский» гарант моей благонадёжности и одновременно курьер от анархистов за Периметр. Видать, в коробочке ценные диски лежат, которые если в аномалии сгорят, то не беда, главное, чтоб в неправильные руки не попали. До сих пор поражаюсь, как он мне про эту посылочку рассказал. На дурака Фельдшер не похож. Значит, доверяет, как самому себе, или же просто выхода другого не видит. Ведь просил он, если с ним что случится, коробочку ту в «жарку» или «карусель» закинуть, чтоб наверняка. Не Ересь же он об этом попросит, честное слово…
Не страдал я никогда такой штукой, чтоб за кого-то переживать. Привык, что чихать на всех, так как всему миру, в сущности, чихать на тебя. Что всегда был, есть и будешь один, друзей в Зоне нет и быть не может, и башка у сталкера должна болеть только по поводу собственной шкуры. И всегда эта философия была безотказной, пока… ну, пока вдруг перестала она быть правильной.
Ничего я не могу поделать с чувством пустоты в груди. Не грусть, нет, не горе, не память. Просто пустота там, где раньше была вера в счастье, надежда на лучшее, там, где у меня хранилось то немногое светлое, что успел я собрать за свою, в сущности, никчёмную жизнь. Где хранились у меня улыбки Хип и то, как на неё Лунь смотрел, где берег я отражение чужого счастья и надежду на то, что уж у них-то обязательно должно быть всё хорошо, иначе никчёмным становится всё на свете. И в этом же уголке души я берёг память о Манон. Жила у меня там мысль, что помог я стоящему, правильному человеку, что сделал наконец что-то хорошее, пусть даже и проворачивая аферу с институтским барахлом. Но даже этой доброй мысли не осталось, потому что Манон больше нет, её застрелил мародёр, который, по сути, тоже сталкер, как и «долган», или одиночка, или «фримен». За идею здесь, в Зоне, наверное, только «Монолит» рубится, и то далеко не факт. А все остальные, по сути, сталкеры, что жизнь кладут за деньги. А во всё остальное время врут. И про свои «идеи», за которые якобы сражаются, и про «азарт Зоны» врут, потому что азарт возникает у них только от денег, и про дружбу врут, потому что там, где деньги, никакой дружбы нет и быть не может, что друзьями в Зоне бывают до первого редкого и дорогого артефакта. Врут напропалую и себе, и окружающим. Брешут самозабвенно и так много, что сами запутываются в собственном вранье и начинают в него верить. Как сказал Сионист: «Сталкер — это тяжёлый, ярко выраженный случай человека». Правда, при этом стоит отметить, что под словом «человечность» циничный и начитанный сталкерюга понимал вовсе не правду, великодушие, доброту или милосердие, а совсем иные, прямо противоположные качества.
И случается порой, что от этой вечной лжи, от этой гадости, что творится вокруг него, срывается сталкер в Зону. Но уже не за деньгой, а потому, что всё вокруг обрыдло, что тошнит уже от вечного и бессмысленного мотания «пошёл-нашёл, продал-пропил, купил чего, потратил всё, опять пошёл», которое рано или поздно закончится отнюдь не хеппи-эндом. И кажется сталкеру в один прекрасный или не очень день, что у него появилась Мечта. И невдомёк бедолаге, что эта его мечта лишь клубок собственной лжи, и тащится сталкер через всю Зону лишь затем, чтоб, если повезёт, дойти до Саркофага, увидеть внутри него гору спёкшегося, обугленного хлама. Те немногие, что смогут вернуться, расскажут, что никакого Монолита нет и скорее всего не было никогда. А ведь Доктор сказал, что просто нужно быть честным с собой, несмотря на то даже, что это «просто» бывает в тысячу раз труднее самого похода к Саркофагу.
Вот и сейчас ты опять врёшь, Фреон, и себе, и «фримену». И почему-то до сих пор не хочешь признать, что гложет тебя, да что там, люто грызёт мысль, что ты два раза уже точно загубил свой отряд и один раз подставил под пули. Что тебе больше не хочется рисковать жизнями Фельдшера и этого прохвоста Философа, которого ты неизвестно за каким чёртом взял на поруки. Что не хочешь признать того, что за каждым твоим шагом смотрят теперь так и не состоявшиеся, но такие близкие друзья, навсегда потерянные, но при этом родные до боли в сердце люди. Что тебе, прожжённому Зоной сталкерюге, давно забывшему слова «совесть» и «друг», когда-нибудь станет больно и стыдно за поступки, о которых в недалёком прошлом ты забыл бы через полчаса.