Ник не вспомнил ничего.
Он смотрел на аллею, на лавочки, на памятник великому экономисту — и не мог вспомнить ничего из своего детства. Вообще ничего, ни одной мелочи. Если верить личному делу, ему тогда было шесть лет. Все, что касается детства, Ник помнил урывками, и все это касалось только событий, произошедших в Питерском детдоме, но не в Краснодарском.
Небольшая стайка разношерстной детворы с шумом высыпала из здания и помчалась куда-то за угол, громко крича. Им было лет по шесть-семь, как раз столько же, сколько было Нику, когда его отсюда вывезли.
Помедлив, Ник направился следом за детворой — обойдя дом, он оказался перед футбольным полем с ржавыми покосившимися воротами и несколькими лавками по бокам. Что-то похожее было в Питере, только более цивильного вида. Причем питерское поле Ник помнил очень хорошо, а тут…
Никаких эмоций, никаких воспоминаний.
Все чужое.
Ник вернулся и вошел в здание со смешанным чувством неуверенности.
На входе его остановил вахтер. Дедок лет шестидесяти, от которого ощутимо несло спиртом, добродушно поинтересовался, не террорист ли он.
— Не террорист, отец, не террорист. Учился я тут, восемнадцать лет назад. Теперь вот заехал, проведать…
— Восемнадцать лет назад меня тут не было, — словоохотливый дедок сочувственно покачал головой. — А я тут самый старожил, в следующем году пятнадцать лет будет, как тут работаю. Так что вряд ли ты своих учителей найдешь.
— Да мне бы архивы посмотреть, отец, — Ник ненавязчиво сунул дедку в карман купюру. — Я тут и сам недолго проучился, мне шесть лет было, когда меня перевели отсюда.
— Архивы — это тебе к завучу надо. Гаврилова Ольга Михайловна, она у нас архивами заведует. Вон туда ступай по коридору, — показал дед. — Последняя дверь слева, там рядом табличка будет, не перепутаешь.
Ольга Михайловна оказалась дородной женщиной с крашеными волосами и откровенно алчным взглядом бюрократки-взяточницы.
Едва она поняла, что Ник явился без всякого официального приглашения, исключительно в частном порядке, как сразу же взяла инициативу в свои руки.
— Значит, говорите, здесь прошло ваше детство? — строго спросила она, постукивая карандашом по краю стола.
— Дошкольные годы, — уточнил Ник.
— И что же вы хотите?
— Можно ли посмотреть на свое личное дело? — Ник аккуратно положил на край стола купюру.
Постукивание прекратилось, купюра куда-то исчезла, строгость в обращении быстро улетучилась.
— Вообще-то, это не положено, но…
Получив еще одну купюру, завуч не только отвела Ника в комнату с архивом, но и лично помогла в поисках информации о Нике.
Они провозились несколько часов, за которые пересмотрели, наверное, тонну бумажного архива. Но все их поиски были безрезультатны — никакого упоминания о Гумине Никите в архиве не было.
— Может, мое личное дело потерялось? Или…
— Нет. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, вот же все списки учащихся за те годы. Вас нет ни в одном из них.
Это верно. Ни в одном списке не было никакого упоминания о Нике, поэтому версия о том, что личное дело потеряно или похищено, отметалась.
Вывод мог быть только один — Ник действительно никогда здесь не был.
Он возвращался домой в полной растерянности. А когда пришёл, его состояние сразу заметил Малой.
— Ну что, вернул свое детство?
Ник покачал головой.
— Нет. Вообще никаких упоминаний обо мне нет. И не вспомнил ничего, словно впервые в жизни тут побывал.
— А для тебя это так важно? — спросил Малой.
— Не знаю, — пожал плечами Ник.
— Ну и плюнь на это. Поехали лучше в Сочи. На море покупаемся, чурчхеллы поедим, круто!
— Угу… Поедем.
Ночью, когда Малой уже спал, Ник снова связался с Магарычом.
— Эд Макарыч, а не могло быть какой-нибудь ошибки? Может, перепутали что-то при поступлении?
— Может и перепутали. Вас тогда привезли целую пачку, с разных городов, но в один день доставили. К открытию торопились, видать. А ты сам-то что, ничего не помнишь?
— Только то, что в Питере было.
— Ну и память у тебя, совсем дырявая. Я вот даже помню, как вас всех в приемном зале собрали, человек пятнадцать. Вдоль стены стояли, глазенками своими хлопали. Ты же тогда, вроде, с Лешкой познакомился, разве не помнишь?
— Ладно, Эд Макарыч, пойду я спать.
— Погоди, — остановил его Магарыч.
— Что?
— Тут такое дело… в общем, я знаю, что это ты Лешкину игру взломал.
Ник помолчал немного, потом спросил равнодушно:
— Откуда инфа?
— Я тут кое-какие услуги Синдикату оказал. Они мне и рассказали. Ты знаешь, что Лешка сильно зол на тебя?
— Плевать, — отозвался Ник.
Магарыч вздохнул — ему что-то хотелось сказать, но он не знал, с какой стороны подойти. Потом, решив более не колебаться, сказал прямо:
— Он послал по твоему следу дашнаков.
— А кто это?
— Это те, кто рано или поздно тебя найдут. Ник, я не знаю, где ты, но тебе лучше не задерживаться долго на одном месте.
— Я понял, Эд Макарыч. Спасибо.
— Бывай. Надеюсь, еще увидимся.
Спать Ник лег не сразу. Еще долго сидел у окна с сигаретой и чашкой кофе, смотрел на улицу, едва освещенную фонарями, и думал о том, что, в сущности, Малой прав, и на поиски своего детства действительно стоит забить. Какая разница, где он провел свои первые годы жизни. В мире существует множество более важных вещей, чем прошлое, которое не вернуть, не изменить.
За много километров отсюда, по трассе «М-4 Дон» мчались два черных минивэна. В тот момент, когда Ник натягивал одеяло до подбородка, закрывая глаза, минивэны промчались мимо поста ГИБДД, въезжая на территорию Краснодарского края.
Краснодар, 1 апреля 2005 года.
Если бы Малого спросили, что такое дружба, то он бы, скорее всего, пожал плечами, фыркнул и ничего не ответил.
У него никогда не было друзей. В обществе, где он крутился несколько последних лет, друзей не бывает в принципе. Просто люди сбиваются в стаи, потому что так легче выжить. Какая может быть дружба в Отстойнике, где каждый готов перегрызть соседу глотку? Перегрызть даже не за собственную шкуру, а за бутылку сивухи или горсть окурков.
За одиннадцать лет своего существования Малой уяснил самое главное правило — доверять нельзя никому. И дело даже не в том, что все вокруг враги, и каждую секунду надо ждать подляны.