Нечего здесь ловить. Надо ехать в центр.
Бросив сигарету, Стас спустился по ступенькам, махнул рукой Вовику, свернул за угол дома. И столкнулся с Дашкой.
Выглядела та ужасно – спутанные волосы, черные круги под глазами… Она пошатывалась и глупо улыбалась. Увидев Стаса, схватила его за руку.
– Стас! Как дела? Май дарлинг, ай вонт…
– Чего? – Стас схватил ее за подбородок. – Что с тобой?
– Я в полном… – не договорив, она обмякла и упала бы на землю, если бы Стас не подхватил ее. И замер, глядя на локтевой сгиб руки девушки, усеянный мелкими точками от уколов. А вокруг каждой точки едва заметный след от ободочка инъектора.
Она была под кайфом. И под кайфом решила поехать домой.
Дура.
Две пощечины привели ее в чувство. Не так, как хотелось бы, – но во всяком случае, она могла кое-как идти сама.
Нельзя ей домой. Мать не выдержит. И малая – ей всего пять лет, но она уже понимает некоторые вещи.
Пришлось тащить Дашку к себе. И там, отпоив ее кофеином и заставив умыться, Стас попытался выяснить, как давно она употребляет наркоту.
Дашка попросила его не лезть в ее жизнь. Сказала, что разберется без него. Что пусть он лучше решает свои проблемы, а не пытается выглядеть дон-кихотом в ее и своих глазах. Тирада длилась минут десять. Под конец Дашка просто послала его открытым текстом.
Он слушал ее молча, не перебивая. Понимал, что это постнаркотический нервоз, отходняк, и не спорил с ней, ждал, пока она выпустит пар.
У нее началась истерика. Она разрыдалась. Он принес ей воды и, пока она, стуча зубами о чашку и захлебываясь, пила, повторил свой вопрос. Спокойно, равнодушно.
И Дашка сдалась. Обмякла, закрыла руками лицо.
– Второй день. Один из клиентов… рассчитался со мной порошком. Сначала я хотела продать его, потом… потом попробовала.
Она еще долго что-то рассказывала, прижавшись к нему, всхлипывая и постепенно успокаиваясь.
Он слушал ее. Странная боль в голове все не проходила, а потом вдруг что-то кольнуло в затылке, и он почувствовал, как подкашиваются ноги, потом сил не стало и спать захотелось…
Спать…
* * *
– А ну руки вверх! Руки вверх, не то пристрелю, как собаку!
Дуло водяного пистолета утыкается женщине в бок. Та густо краснеет и пытается выдавить из себя улыбку, одновременно чуть приподняв руки вверх.
– Бабки на бочку, пока мозги не вышиб! Это моя территория!
Сбоку смеются. Скашиваю глаза в ту сторону. Глава семьи – крупный мужчина лет сорока пяти, с большим животом и не менее большой барсеткой. Женщина, по ходу его жена, похожая на витрину ювелирного магазина. Страшненькая девчонка лет пятнадцати с замашками звезды, всем видом демонстрирующая, что ей здесь не нравится. Единственное симпатичное существо в этой компании – привязанная к спинке стула за поводок болонка.
Ну и главное действующее лицо в этом спектакле – отпрыск лет семи, который носится по залу и дергает всех посетителей без исключения. Это создание в коротеньких штанишках, кепочке-бейсболке и майке с изображением Бэтмена, похоже, имеет своей целью только одно – развеселить своего папашу, который в перерывах между возлияниями похохатывает, глядя на сына и всем видом одобряя его действия.
Никто из присутствующих не рискнул сделать замечания – официантки мило улыбаются, когда отпрыск их толкает, посетители делают вид, что ничего особенного не происходит, и будто находят очень забавным то, что пацан тычет им в лицо своим пистолетом.
Людей в это время немного. Утро выходного дня – мало кто встречает его в фастфудовской тошниловке с претенциозным названием «Трактир-Н».
Искоса наблюдаю за ним – никто, вообще никто не рискнул ему сделать замечание. Тупое стадо овец.
До того момента, как появилась эта семейка, я ожидал свой заказ, время от времени поглядывая на часы.
Это не их место. Странно.
А любая странность в первую очередь – признак опасности.
Хотя, скорее всего, я все преувеличиваю.
Пацан тем временем обходит весь зал, не пропуская ни один столик. С каждым разом он ведет себя все более распущенно, словно измеряя уровень своей вседозволенности. И все время поглядывает на своего отца, причем делает это так, чтобы посетители видели, с кем он пришел и кто «за него, если что…».
– Ты, собака! Деньги на бочку!
Поднимаю глаза, смотрю на него пару секунд и возвращаюсь к отбивной.
Он вертит головой – то ли чувствует разницу между мной и овцами, то ли не знает, что еще сказать, потом неуверенно добавляет:
– Я тебе говорю, собака! Руки вверх – и деньги на бочку!
Есть дети. Дети, которых воспитывают родители, которых балуют – но в меру – бабушки и дедушки. Дети, которые понимают, что можно делать, а что нельзя.
А есть гаденыши. Те же дети, только привыкшие с самого детства, что им можно все.
Не люблю гаденышей. Никогда их не любил.
– Я тебя сейчас пристрелю, как собаку, – заявляет отпрыск и прицеливается.
– Сдерни отсюда, пока я тебе уши не надрал, – негромко произношу я, и не ожидавший такого хода гаденыш вертит головой в поисках поддержки.
– Па! – кричит он.
Уже прилично поддатый папаша, скользнув по мне взглядом, кривится.
– Что, Павлуха?
– Он мне уши хочет надрать!
В голосе мальчишки нет испуга, скорее изумление. Как это так? Надрать уши?! Мне?! Сыну такого-то…
– Ну так убей его! – советует папаша и подмигивает жене. – Замочи!
В то же мгновение сынок нажимает на спусковой крючок, и мне в лицо бьет струя воды.
В зале повисает гробовая тишина, разбавленная тихой музыкой из невидимых колонок. Некоторые посетители смотрят на меня – и я знаю, о чем они думают.
«Ты такой же, как и мы, ты тоже никто и звать тебя никак. Ты не тронешь его, побоишься».
Тишина длится всего лишь секунду, не больше. Потом раздается смех.
Родитель гаденыша ржет как ненормальный.
Возможно, его развеселил каламбур – «замочи», возможно, он горд за своего сына, легко «замочившего» меня…
Он смеется несколько секунд.
Пока я выстрелом из «Дезерт игл» не сношу ему полчерепа.
На глазах у гаденыша.
Ба-бах!
И снова – секунда тишины. Во время которой я успеваю прошептать: «Рест ин пис».
А потом…
Паника, крики, звон битой посуды, грохот падающей мебели – и толпа, устремившаяся к выходу.
Стреляю еще раз – в огромное окно от пола до потолка. Пробив себе дорогу, спокойно выхожу по осколкам стекла на улицу.