Страж воззрился на меня. И я на мгновение умер.
Я не испытал ничего нового — сотни раз я умирал на пересвете. Поэтому и испугался не слишком.
Плоть моя была Стражу чужда, непонятна и неприятна. Он любил и искал только металл. И моё железо радостно откликнулось на его зов. Запели, потеплев, метательные ножи на запястьях. Коротко ухнул хадасский кинжал на поясе. Переливчато засвистели наконечники арбалетных стрел в колчанах. Тихо заурчали монеты в кошеле. Тренькнули бляшки на ошейниках, и моём, и карсы. Еле слышно зазвенели металлические части упряжи Ветра и звонко цокнули подковы. А поверх всего этого вплёлся мощный и величественный аккорд Опережающего. Страж почтительно склонился в ответ этому звуку и, напоследок, сомневаясь, взглянул на Корнягу.
А, Тьма, вот уж где нет ни крупицы железа, так это в нашем бродячем пне. Вот незадача-то… Со Стражем Руд не сильно повоюешь…
Корняга мелко-мелко задрожал, но даже я почувствовал, как что-то старое, ржавое и рыхлое отозвалось в нём, где-то в самом сплетении корней. Я облегчённо вздохнул, а Страж, секунду поколебавшись, решил, что этого всё же достаточно. Лязгнув, как оброненый на каменный пол нож, он исчез в каменном разломе. Туда же порхнули и птицы; секундой позже скрылись пауки, беспорядочно перебирая тонкими звенящими лапами, а последним ушёл недовольный пёс. Чем он остался недоволен — уж и не знаю, но перечить хозяину своему не посмел. И на том спасибо.
— Уф! — сказал я с облегчением, когда всё закончилось, и Страж убрался по каким-то своим загадочным рудным делам глубоко под землю. — Слава тебе, синяя корова, отбрехались…
Словечки из запаса любимых выражений Унди сами собой срывались с языка в минуты облегчения и расслабленности, да и в минуты наивысшего напряжения тоже.
Я обернулся к Корняге.
— Скажи на милость, деревяшка! В тебе-то он что нашёл? Ты же пень-пнём, откуда в тебе железо?
— У меня гвоздь в корнях. Старый, правда, и ржавый весь… От пива, кажется, ржавый.
— Гвоздь? Тьма поперёк, откуда в тебе гвоздь? Да ещё железный?
— Люди, — уклончиво ответил Корняга. — Не в лесу же я его заработал?
То ли история была неприятной, то ли Корняга не нашёлся, чего соврать, но углубляться в подробности он не стал. Да я и не допытывался. Интересная, однако, у нашего тихони-пня была молодость! Впрочем, что я знаю о корневиках? Ещё меньше, чем о вильтах, и гораздо меньше, чем о хорингах. Собственно, только то и знаю, что понял из общения с Корнягой. К тому же, у меня сложилось впечатление, что лихая молодость у нашего пенька ещё далеко не закончилась.
— Ну что, госпожа Тури, — обернулся я к карсе. — Похоже, одну причину, почему Лю нацепил на нас ошейники, я уже выяснил и нашёл её весьма убедительной. Поди попробуй угадать, в чей день мы бы столкнулись со Стражем Руд? Вот он и заставил носить ошейники обоих.
Но что-то мне подсказывало, что если это и причина, то не единственная. Не шли у меня из головы поиски хорингами Ведущего и бусина, зашитая в кожу ошейника. И у меня зашитого, и у Тури.
Итак, веха железа…
Хм. Я прислушался к себе, в непонятному чувству, которое вело меня в У-Наринну. И оно возражало.
Нет. Вовсе не пройдена веха железа. Страж к ней не имеет никакого отношения. Просто тут где-то недалеко от поверхности проходит богатая жила, вот он и является путникам, чтоб проверить, кто они. Рудокопов он даже допустил бы к породе. Меня просто не тронул, потому что я люблю железо и пользуюсь им, а, значит, жила частично предназначена и для меня.
Эх-ма! Попадись все диковины пути в моём родном мире, где-нибудь поближе к Юбену, я б такое дело затеял! Клянусь Тьмой и Небом — границы Диких земель сильно отдалились бы на запад!
Но сначала нужно отработать память. Я покосился на висящий в зените Меар и пустил Ветра галопом.
Впереди смутно маячил одинокий пологий холм, а на самой макушке его чернела каменная плита. Десять монет против одной, что там есть надпись!
Корняга зашевелил корешками, хватаясь за ремни курткоштанов, а карса лениво потрусила следом. Ещё один шаг к У-Наринне. Ещё один шаг.
Кажется, мы успеваем. Если в ближайшие дни не произойдёт ничего особенно неприятного. Хотя неприятности имеют обыкновение случаться именно тогда, когда способны наиболее сильно повредить. Так что повременим с беспочвенными радостями и победным громом военных труб.
Конь впечатывал подковы в гладь залитой синим днём равнины. Стена из скал осталась позади. Да здравствует скорость и оба Ветра — один свободный, второй друг!
Холм медленно полз навстречу, словно панцирь исполинской черепахи. Ветер рысил так ровно, что я почти не подпрыгивал в седле. Плита на вершине холма из чёрной медленно обращалась в тёмно-серую.
В гору Ветер пошёл тяжелее — спасибо Стражу, я сообразил, сколько в нас железа, а оно весит, известное дело, немало! Но Ветра это задерживало не слишком. Кажется, я уже упоминал, что говорил Унди (упокой Тьма его нетрезвую душу!) по поводу доброго скакуна.
На вершине я соскочил на гладкую, омытую многими дождями и облизанную терпеливым временем землю. Корняга немедленно сполз с плеча и заскрипел корешками, разминая их. Камень косо высился совсем рядом, глядя плоской стороной на север. Как я и полагал, на нём была выбита какая-то надпись, но письмён подобных я никогда прежде не встречал. Они были непохожи на письмо людей из-за Юбена, на затейливые сплетающиеся узоры-буквы хорингов, на старинную клинопись Хадаса. Правда, угадывалось нечто общее с полустёртыми знаками на стенах пещер северных варваров, но сами варвары разучились писать и читать ещё до прихода первых ледников, а секрет древних знаков давно утратили. Неудивительно, что до сих пор никто не разгадал смысла тех надписей.
Боюсь, что камень, серой тушей застывший передо мной, так и останется немым. Те, кто научил его говорить, явно не позаботились научить хоть кого-нибудь слышать его слова.
Я тупо таращился на несложные закорючки, гадая, что же они могут означать.
— Три монеты! — неприятный голос заставил меня вздрогнуть. — Всего лишь три монеты, и я расскажу тебе, что написано на камне.
Обладатель неприятного голоса был стар, морщинист, бородат, а росту в нём случилось не больше, чем в Корняге.
— А с чего ты взял, будто я отдам тебе деньги? — осведомился я подозрительно. Всегда ненавидел попрошаек! Хотя это чучело явно пытается изобразить, что продаёт знание, истинная его природа от меня не укроется: попрошаек я нутром чую за добрую милю.
— Если ты хочешь знать, что здесь написано — отдашь, — уверенно сказал карлик. На чём могла зиждиться его уверенность, я пока не понимал.
— А с чего ты взял, будто я хочу это знать? — тем же неприветливым тоном задал я второй вопрос. Однако карлика было трудно смутить.
— Раз стоишь здесь, значит, тебе предначертано выбрать один из путей. Пока не прочтёшь надпись, ты его не выберешь. А пока не заплатишь, не прочтёшь.