Я пожал плечами.
— Но за камни, Лю, ты мне заплатишь. Когда мы вернёмся из У-Наринны.
— Глупец, — усмехнулся Лю. — Когда мы вернёмся из У-Наринны, тебе начхать будет на все драгоценности мира.
Я почему-то думал совсем иначе.
Лю остался на месте нашей стоянки. На прощание он пожал мне руку и погладил карсу. Даже Корняге-дармоеду сказал что-то тёплое. А уж о чём он шептался с Ветром — и не знаю.
Степь поглотила нас, словно пустой ещё мешок первое яблоко перед отправкой на рынок. Ветер обрадовался возможности ничем не сдерживать своего нерастраченного восторга скорости, я просто хотел забыть странности минувших дней, хотя бы ненадолго. Корняга в ужасе цеплялся за мою одежду и тоненько подвывал что-то о лесных чащах, где приличные обитатели ходят степенно и никуда особо не торопятся, а карса просто в очередной раз исчезла. Тоже растворилась в степи. Как второе яблоко.
Только во всём мире, кажется, не нашлось бы яблок-путников, чтоб наполнить бездонный мешок этой степи.
До полудня Ветер умчал меня так далеко от Лю, что я даже забеспокоился, как он будет исправлять наши ошибки, если мы с Тури вновь что-нибудь сделаем не так. А потом просто взял и отогнал посторонние мысли — мы всё сделаем именно так, как надлежит. Точка. И хватит об этом.
Почти сразу мы выехали к реке. Степь полого сбегала к самой воде, к песчаному пляжику, на который раз за разом накатывали ленивые волны. Река была так широка, что я не видел противоположного берега. Синее пятно Меара слепило глаза, дробясь на колеблющейся поверхности тысячами бликов.
— А, джерхова сыть… — сплюнул я с досады. Ветер как раз отдохнул и рассчитывал вновь отдаться свободному бегу, но по воде не особо побегаешь. А переправиться через такую реку без лодки или хотя бы плота нечего и мечтать. Кроме того, улавливалась в открывшемся пейзаже какая-то ускользающая неправильность.
Задержка. Жаль, Лю говорил, что стоит поторопиться, если мы не хотим опоздать. А опоздать мы точно не хотим, я абсолютно уверен.
Я сидел на Ветре, а Ветер замер на макушке пологого холмика, возвышающегося над плоской степью, что осталась за спиной, и над плоской гладью реки, которая мешала двигаться дальше.
— Ладно, — робко подал голос неунывающий Корняга. Кстати, способность не унывать мне в нём нравилась. — Давай хоть привал сделаем. Поедим, а там, глядишь — и мысли какие появятся. А, Моран?
— Всё бы тебе жрать… — сказал я и вдруг спохватился. — Как ты меня назвал?
Корняга смутился.
— М-моран…
Я подозрительно склонил голову набок.
— С чего ты взял, что меня так зовут?
Раскрыв дупло-рот, пень сполз с плеча и отодвинулся от меня.
— Чародей тебя так называл…
— Запомни, деревяшка. Меня зовут Одинец, и никак иначе. Запомнил?
Корняга с готовностью закивал:
— Да, да, запомнил. Одинец… Так Тури и передам.
— Она знает.
Река плескалась, словно нашёптывала какую-то сокровенную древнюю тайну жизни. Да так оно, скорее всего, и было, только кто, кроме хорингов, понимает теперь шёпот рек? Жаль всё-таки, что они ушли из мира. И обидно что для меня, счастливца, которому довелось за несколько дней дважды встретиться со Старшими, обе встречи закончились стычками. Причём в первый раз мне лишь чудом удалось избежать смерти, а во второй я вернулся из уготованной хорингами Тьмы и вовсе непостижимым образом, для которого даже «чудо» слишком поверхностное и легкомысленное слово.
Соскочив с Ветра, я забросил поводья ему на шею, а потом подумал и совсем снял уздечку. Пусть отдохнёт. Напьётся — он как раз успел остыть после бега, а дальше бежать оказалось некуда. А я костёр, пожалуй, разведу — холодное мясо косули ещё оставалось, хоть и мало, но холодным его есть совсем не хотелось.
Как всегда из ниоткуда возникла карса. Шевеля усами, она лениво прошествовала мимо меня к воде, лишь отрывисто скользнув взглядом жёлтых глазищ. Тоже, поди, пить захотела.
— Послушай, пень, — начал было я, но джерхово чучело осмелилось возразить.
— Меня зовут Корняга, и я не пень, а корневик! Это не одно…
— Послушай, пень, — повторил я. — Мне совершенно кисло, кто ты и как тебя зовут — для меня ты всего лишь пень. Пользы от тебя — чуть, а жрёшь ты больше медведя, ей-право…
— Я могу передавать твои слова госпоже Тури, а её слова — тебе. Это важ…
— И поэтому, — продолжил я, — если ты будешь меня доставать и болтать не по делу, я отнесусь к тебе и вовсе как к обычному пню, а именно — сожгу. Поэтому, если не хочешь стать огненной вехой, — я ухмыльнулся, — пшёл за дровами! И живо мне!
Корняга испарился, словно капля, упавшая в пламя. Мгновенно и с сухим шорохом, только песок полетел из-под корявых корешков.
— Ну, вот, — проворчал я знакомым до отвращения тоном. — Может ведь, когда хочет, бревенчатое отродье…
Тон я заимствовал частично у Лю, частично у Унди Мышатника, упокой Тьма его нетрезвую душу. Кстати, сейчас бы пив… Ой, нет, нет, обойдусь водой!
Я вскочил и торопливо зашагал к реке, стараясь изгнать из головы все мысли сразу. Охоты вторично угодить в Сунарру у меня совершенно не было.
Не дойдя нескольких шагов до плещущихся волн, я замер. Потому что снова уловил: что-то не так.
Карса стояла у воды, дугой выгнув спину, задрав хвост и безумно выпучив глазищи. Уши она так прижала к голове, что казалось — их нет вообще, и ещё чувствовалось, что она готова гневно зашипеть, но боится. Смотрела карса на Ветра.
Ветер зашёл в реку по самое брюхо, но не это меня поразило. Меня поразило, что он, словно цапля, погрузил голову в воду. Целиком. И стоит так уже довольно долго.
Челюсть у меня отвисла. Что и говорить. Карса в два прыжка оказалась рядом со мной и на всякий случай прижалась к ногам. Я на всякий случай попытался её успокоить.
— Тише, малышка, тише… Давай не будем шуметь… на всякий случай.
И мы стали не шуметь. Или не стали шуметь. Короче, молча пялились на Ветра, который и не думал вытаскивать голову из воды. Наконец я не выдержал.
— Эй, Ветер! — позвал я тихо.
Конь тотчас повернул ко мне голову, наконец-то вытащив её из воды. Челюсти его мерно двигались, а с губ свисали длинные плети водорослей. Ветер пасся, оказывается.
Чувствуя себя донельзя глупо, я погладил карсу, чтоб успокоилась, и шагнул к коню, совершенно не усматривающему в происходящем ничего странного. Я, напротив, усматривал. По-моему, не пристало коню погружать голову в воду, конь не выдра; но раз уж погрузил, то не пристало голове оставаться сухой. А Ветер оставался сухим, весь, от ушей до кончика хвоста. Ручаться я не мог только за ноги, ещё и сейчас скрытые волнами. Но почему-то мне казалось, что выйди конь на песок — у него окажутся сухими даже копыта.