– И тебя это не встревожило?
Разумовский пожал плечами.
– Смерть человека, с которым был знаком, всегда тревожит: начинаешь думать о своей кончине. Честно говоря, я удивлен другим.
– И чем же?
– А тем, что он прожил так долго. Ведь это был редкостный мерзавец, и не мне тебе объяснять, какими делами он занимался на Старой площади.
– Погоди, Петр Павлович. Скажем, этими делами занимались мы все вместе – и ты, и я, и тот же Самсонов, и еще десятки, а может, и сотни людей.
– Нет, Федор Филиппович, я хорошо знаю Льва Ивановича.
– Знал, – уточнил Потапчук.
– Ну да, извини, оговорился. Правда, о покойниках не принято говорить плохое, их даже не судят, но сволочью он был каких поискать и прожить мечтал не меньше ста лет. Но Бог не фраер, он все видит.
– Я о другом подумал, узнав о его гибели. Черт с" ним, с Самсоновым, я о тебе беспокоюсь.
– Обо мне? – удивился Разумовский. – Неужели я так плохо выгляжу?
– Нет, выглядишь ты пока еще молодцом, на крепкую четверку.
– Спасибо, обрадовал.
– Думаю, что ты, Петр Павлович, знаешь и о гибели Антона Антоновича Башманова.
– Тоже в курсе, – спокойно сказал Разумовский. – Но насколько мне известно, произошел несчастный случай, наезд автомобиля. Да и кому может понадобиться убивать слепого старика, к тому же выжившего из ума?
– Не скажи, Петр Павлович, голова у Башманова была светлая. И если бы не перестройка, не пертурбации последних лет, сидел бы он в своем кабинете на Старой площади и руководил бы мной и тобой.
– Не руководил бы он нами! Те, у кого потенциал есть, и по сей день у руля государства, – отмахнулся Разумовский и принялся смотреть на серую воду, которую стали вспарывать капли дождя. – Погода мерзкая, – сказал он вдруг и плюнул в реку. – Холод, слякоть…
– Да, неважная осень. А ты, Петр Павлович, наверное, забыл о существовании одной бумаги?
Разумовский прекрасно понял, о чем говорит генерал Потапчук, но искусно изобразил на лице недоумение.
– Какой?
– Я нашел документы. Они, конечно, все под грифом «Сов, секретно», и получить их было непросто. Так вот, есть один, в низу которого стоит твоя подпись, а датирован он августом девяносто первого… Вспоминаешь?
– Погоди, Федор Филиппович, какой документ? Давай конкретно. В те чертовы дни мне столько документов пришлось подписать, а еще больше – уничтожить, с чужими подписями, про свои подписи времени думать не оставалось.
– А документ простой – акт об уничтожении «зелени». Надеюсь, помнишь?
– Конечно, помню, – как ни в чем не бывало подтвердил Разумовский. – Ну и идиотские же идеи появлялись в головах старых маразматиков в те времена!
Фальшивые деньги печатали… На хрен это было нужно?
Денег в проект вбухали Каждая изготовленная купюра чуть ли подороже номинала обошлась. Премии раздали, ордена, медали. А потом пришлось фальшивки уничтожать. Да, я при этом присутствовал, но руководил уничтожением не я, а Башманов. Ну и попотеть нам тогда пришлось! Девяносто первый год дался нам не одним инфарктом…
– Три подписи под этим актом, и двое из тех, кто подписался, мертвы. А ты, Петр Павлович, жив.
– Тебя это расстраивает? – с какой-то бесцветной интонацией спросил Разумовский, и взгляд его стал отстраненным.
– Нет, меня это пугает. Я просто все, что знаю, сложил в одну цепочку, и мне показалось, что будет нелишним тебя предупредить.
– Спасибо, я об этом и сам думал.
– Меры предосторожности принял?
– Не вижу необходимости. Мало ли какие бумаги мы в своей жизни подписывали? Тебе попалась бумага, на которой стоят три подписи, а есть бумаги, на которых стоят две – только их двоих, Башманова и Самсонова.
И у меня нет уверенности, что их гибель связана с подписанием бумаги на уничтожение фальшивых баксов.
Куда большее отношение один из них имел к изготовлению фальшивых иностранных паспортов, а другой – к деньгам партии. Не забывай, – несколько изменившимся голосом произнес генерал Разумовский, – деньги партии так и не нашли, и где они сейчас, никто не знает.
– А ты думаешь, их искали как следует?
– Думаю, искали, – уверенно ответил Разумовский.
– Если пропажу ищет тот, кто сам спрятал, то он никогда и ничего не найдет, – сказал Потапчук и тоже посмотрел на темные воды Москвы-реки.
– Спасибо тебе за предупреждение, конечно. Приятно, когда кто-то о тебе беспокоится.
– Забеспокоишься, да еще как… Убито два человека, мои люди занимаются расследованием, и мне не хотелось бы, чтобы к ним приплюсовался третий. Знаешь, хлопот прибавится.
– Вот ты как! – улыбнулся Разумовский. – О себе печешься, а не обо мне.
– О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.
– Спасибо, еще раз, генерал, за разговор, спасибо за заботу. Но больше всего я тебе благодарен за то, что ты вытащил меня на свежий воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.
– Поехали.
– Кстати, если тебе не сложно, держи меня в курсе расследования. Я уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.
– Три? – переспросил генерал Потапчук.
– Ты не на допросе. Думаешь, я не в курсе, что убили и гравера Домбровского?
Потапчука насторожила подобная осведомленность Разумовского. Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.
– Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.
– Вполне возможно. Если это та рука, о которой я думаю, вы ее не схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.
– Посмотрим, посмотрим, – вздохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен и больше ему сказать нечего.
Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать конверт, в котором лежит фальшивая стодолларовая банкнота, изготовленная Иосифом Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому, но почему-то именно этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец разговора, ему вдруг не захотелось показывать. Что-то удержало его. Может быть, интуиция, а может быть, врожденная осторожность. Уж слишком убежденно Разумовский сказал, что сам был свидетелем, как все фальшивые деньги были уничтожены.
* * *
В свой рабочий кабинет генерал Разумовский вернулся в еще более гнусном настроении, чем было у него до встречи с Потапчуком.
– Собака… Собака… – бормотал Петр Павлович. – Всюду ты всунешь свой любопытный нос! Надо же, выкопал этот поросший мхом акт на уничтожение фальшивок. Я-то надеялся, что эти бумаги действительно секретные и уже не всплывут никогда.