Я боюсь наказания? Но Санечка меня не накажет. И даже не осудит. Агностики воздерживаются от морального осуждения.
Я боюсь себя – что лягу спать и совесть меня замучает? Но в первый день можно быстро заснуть, и она не успеет, на второй день я придумаю себе оправдание, а на третий уже почти забуду. Совести можно не бояться.
Я боюсь, что увижу в зеркале вместо милой любимой себя страшного монстра? Я хочу ЛЮБИТЬ себя и боюсь быть плохой из эгоизма? Это глупо.
Тогда почему я боюсь быть плохой?
Я не знаю.
Я все рассказала Санечке.
Все, что я делала, – разбросанные фотографии, Катькины духи, излизанные помадой вещи, интриганские разговоры с Эллой про деньги и про то, что Санечка бросит ее, как всегда бросал всех.
– Неужели это все ты, Маруся? – улыбнулся Санечка.
Он совсем не казался удивленным. Просто не удивился, зная меня, или давно догадался, что это я?
Я рассказала, что собиралась сделать с куколкой Эликом, – две придуманные мной сцены его унижения. Мне все казалось, что я грязная, пока не рассказала. А когда рассказала, сразу стала чистая, как будто Санечка взял себе мое плохое.
– Ты можешь делать, что хочешь. Я взрослый человек, я не буду тебе мешать, – пообещала я.
Я была совершенно искренна. И только немного посмотрела на Санечку особенным беззащитным взглядом – сквозь слезы. Я умею плакать по своему желанию. Красивое театральное горе отличается от настоящего, некрасивого, тем, что каждая слеза капает отдельно – кап-кап и медленно сползает по щеке.
– Я правда хочу, чтобы все было, как ты хочешь, – повторила я.
– Представь, наши планы совпали. Я тоже хочу, чтобы все было, как я хочу, – сказал Санечка. – Я женюсь.
КАК?
Санечка женится, по-настоящему? У меня теперь будет мачеха?..
Когда у меня болит горло, Катька заваривает мне мать-и-мачеху, у мать-и-мачехи с одной стороны листок мягкий, нежный – это мать, а с другой стороны жесткий – это мачеха. У меня часто болит горло, мне не подходит дождливый питерский климат… а теперь у меня еще будет мачеха… Элла посмотрит в зеркало, спросит. «Я ль на свете всех милее?» – и велит отвести меня в лес.
Я так некрасиво сморщилась и заплакала, что Санечка понял, что у меня уже не театральное горе, и сразу стал меня обнимать.
– Ну, не расстраивайся так, малыш… я не то чтобы женюсь, но Катька переезжает к нам.
– Ка-тька? – прорыдала я. – К-как это К-катька?..
У вас когда-нибудь было неожиданное счастье? Чтобы вы совсем его не ожидали? Что вы тогда почувствовали? Восторг, изумление?
Я – ничего. Сначала совсем ничего, потом меня затошнило, а потом это большое пустое НИЧЕГО начало наполняться, как будто я воздушный шар и меня надувают радостью!
– Ты, солнышко, наделала столько глупостей, вообще-то тебе не свойственных, что с моей стороны было бы непедагогично жениться на Катьке. Чтобы ты не думала, что можешь всего добиться своими интригами и слезами.
– И это будет твоя жена? Настоящая жена? – подозрительно спросила я.
– ЭТО – это Катька? ЭТО будет моя настоящая жена.
Я уже поверила, но я хочу понять! Я же должна знать, что у нас происходит.
– Почему ты на ней женишься? Через столько лет?
– Как почему? – удивился Санечка. – По-моему, это абсолютно ясно. Для тебя, солнышко. Раз уж ты так этого хочешь.
Санечка женится ДЛЯ МЕНЯ? Потому что я так этого хочу?..
Да, Санечка женится для меня! На первый взгляд это странно, но меня это нисколько не удивляет – он любит меня, я его ребенок. Он все делает, как я хочу. Но какая же я глупая, мне нужно было захотеть этого раньше!
Я бросилась звонить Катьке – телефон не отвечает. Помчалась к Вике:
– Ты знаешь?! Что ты об этом думаешь, что?! А как же Элла? Ты поэтому разрешала ей у нас ночевать? Ты знала? Что все равно все так закончится?..
Вика ничуть не удивлена и далее, кажется, не считает это ВЕЛИКОЙ НОВОСТЬЮ. Пожала плечами и ответила на все вопросы сразу:
– Я же говорила, Элла – это ерунда. Откуда я знала? Жизненный опыт.
Мой жизненный опыт тоже большой, но я все равно не понимаю – почему Санечка был с Эллой? Еще вчера и позавчера, до последней минуты был с Эллой? Загадка.
– Загадка, – согласилась Вика, – но я знаю отгадку. Этот человек до последней минуты хотел жить по-своему.
…Но все же странно – почему мне не сказали?
Катька переехала к нам.
Катька переехала к нам! С чемоданом!.. С зайцем!
Утром Санечка привез ее с чемоданом и ушел в театр. Катька вошла, напевая: «С чемоданом да с клетчатым узлом я примчался вприпрыжку на вокзал…»
С чемоданом, плюшевым зайцем, томиком Новеллы Матвеевой, двумя любимыми кастрюлями, букетом белых тюльпанов, красивыми вазочками и коллекцией фарфоровых фигурок, которые собирал Катькин отец.
И даже с шубой, хотя сейчас весна! С шубой – значит, навсегда!
Какая у нас началась новая старая жизнь!
Сначала мы долю обустраивали кухню на Катькин вкус. Переставляли кастрюли, меняли местами чайник и тостер, искали хорошее место для пароварки. Катька и без того прекрасно знает все наши кастрюли, но все равно – все поменяли местами. Потом все опять переставили обратно.
Мы бегали от Вики к нам и от нас к Вике, роняли вещи, и Вика с Катькой все время ругались – Вика хотела расставить Катькины статуэтки на кухне, чтобы все ими любовались, а Катька хотела поставить на кухне свои любимые кастрюли, чтобы самой ими любоваться, а фарфоровые статуэтки в спальне. Вика любит, чтобы было «культурно», Катька любит, чтобы было удобно.
Мы таскали статуэтки и кастрюли из спальни в кухню и смеялись, пока Вика не начала икать от смеха, а у Катьки не полились слезы. Когда Катька и Вика вдвоем, не понятно, где кончается Катька, а где начинается Вика. Начинают смеяться и не могут остановиться, как дети. И я с ними смеюсь.
С нами часто такое бывает по утрам… и по вечерам тоже. По утрам и вечерам бывает, что нас просто кружит смех.
…Вечером Вика ушла на двойное свидание с критиком и профессором, а мы с Катькой пели песни по старому песеннику, все подряд. «Ой, цветет калина», «Вот кто-то с горочки спустился». Санечка пришел домой, когда мы пели «Осенний сон».
«С берез не слышен, невесом слетает желтый лист…» – выводили мы.
– Эй, вы, вы так громко воете, что слышно в тамбуре! – закричал из прихожей Санечка и вдруг сам запел: «Старинный вальс "Осенний сон" играет гармонист…»