– Я не собирался ни о чем просить, – самолюбиво сказал Илья, ему было неприятно, что его могли представить суетливо подсовывающим рукопись.
– Ну, все равно, у них дома неинтересно, тихо, – отмахнулась Ася. – Смотри, какая красивая девушка идет, вон та, с длинными волосами.
– Я не любитель неживой природы, – сказал Илья, – у нее холодная красота.
– Да?.. Это Зина, – сказала Ася и закричала: – Зинка, мы здесь!
– Все же, я смею думать, что вам только пятнадцать лет… – сказал Илья Зине вместо «привет».
– Ну и что, – самолюбиво вскинулась Зина вместо того, чтобы поправить «семнадцать». – Это Блок, ну и что?
– Говорите все о печальном, думаете о смерти, никого не любите и презираете свою красоту, – сказал Илья.
– Ну и что? Я же сказала, это Блок. Я все знаю.
– Странно! Мы почти что незнакомы – слова два при встречах и поклон… А ты знаешь ли? К тебе влекомый сердцем, полным сладостной истомы, – странно думать! – я в тебя влюблен!..А это кто? – азартно спросил Илья, как будто они с Зиной заключили пари.
Зина проиграла.
От Аси исходил ток счастливого возбуждения, она смеялась, по очереди теребила Илью и Зину, Илья откликался, а Зина шла рядом с недовольным отсутствующим видом. Ася шепнула Илье: «Она стесняется».
Илье не понравилась Зина. Он решил, что она трудная, избалованная и злая, ей бы играть жестокую Барбару в фильме «Семнадцать мгновений весны». Она воспринимает свой проигрыш всерьез, как обиду, она не умеет проигрывать даже в мелочах, не понимает шуток. К тому же над ней витала тень ее знаменитого отца, в дом к которому пускают очень выборочно, и было обидно быть заочно отвергнутым.
Зине не понравился Илья. Он красивый мальчик, но совершенно обычный, а Ася необыкновенная. Илья все время старался дотронуться до Аси, взять за руку, обнять, погладить. Зина презрительно косилась на них, – такая несдержанность не признак любви, а признак плохого воспитания. Они долго бродили по городу и, в конце концов, уставшие от взаимного напряжения, пошли в кино.
Зал был полупустой, в последнем ряду они были одни, Ася сидела между Зиной и Ильей. Зина так старательно смотрела на экран, что даже не понимала, что смотрит.
Она не подглядывала специально. Но все время чувствовала рядом чужую нежность, как там, в темноте, переплетаются руки, как Илья перебирает Асины пальцы.
Илья гладил Асину руку очень медленно, нежно, а потом все быстрее и быстрее, потом Ася сама потянула его руку к себе – коленка, наверх по ноге, опять коленка, опять наверх, и Ася стала направлять его руку, как ласковую волну, задерживая там, наверху, все дольше. Была ранняя весна, Ася была в шубе, отвернулась от Зины, как ширмой закрылась от нее полой шубы.
Все происходило бесшумно, и Зина не могла ничего видеть, но чувствовала каждое Асино движение, – как она открылась навстречу его руке, как на мгновение как будто потеряла сознание и вдруг прерывисто задышала и вздрогнула.
Ну, вот такая сцена – Ася, отвернувшись от Зины, тайком переживала оргазм, а Зина в это время тайком от Аси плакала. Давилась слезами и в отчаянии думала: страсть, любовь, счастье не для нее, а вот для Аси счастье – это обычное каждодневное дело.
Ася виновато на Зину покосилась, как будто невзначай поменяла позу, Илья опять взял ее за руку, а Зина сделала вид, что ничего не заметила, – не заметила, что рядом расцвел цветок, и украдкой, отвернувшись, вытерла слезы.
… – Ну как он тебе? – торжествующе спросила Ася.
– Красивый, но не мужественный, – сказала Зина, – я бы в него не влюбилась. Как мужчина он мне не понравился. Мне не нравятся мужчины, которые занимаются любовью в кино.
– Ну, прости, прости, – заворковала Ася, – я же знаю, что ты чуть не умерла от ужаса, что мы рядом с тобой…Просто у нас такая страсть, я не могла остановиться… А ты заметила, что у меня был оргазм?
– Это не оргазм, а распущенность, – отрезала Зина и мысленно добавила: «Это еще хуже, чем распущенность, это предательство! Значит, он уже важнее для тебя, чем я? Значит, его рука на твоем теле – это что-то настолько сильное? Значит, я могу тебя потерять? Если ты будешь любить его больше, чем меня, я…»
Пока, Аська, твоя Зина.
Привет, Зина!
Это было нечестно – Илья тебе понравился! Ты сказала, как дети говорят: «А мне и не надо!»
Ты и правда трудная, тяжелая, как неподъемный шкаф. Для тебя главное – владеть и подозрительно проверять, кого больше любят.
Ася.
Привет, дорогая Ася!
Да.
Но у меня есть «уважительная причина»: мы с тобой, Ася, совершенно по-разному росли.
В твоей жизни вообще не было места интимности, у тебя и не было настоящей домашней жизни, когда дома тихо и только свои. У вас всегда жили-были гости: кто-то зашел с вокзала на минутку и остался на месяц, кто-то только что приехал из Парижа и сразу к вам…
Моя мама любила повторять: «Ася – сын полка, бедный ребенок, без матери и с таким отцом». Это звучало сложно, осуждающе, но со скрытым одобрением, – твой отец был знаменитым, а главное для мамы – успех.
Когда мама говорила «Ася бедный ребенок, без матери», у меня от ужаса заходилось сердце, – а если бы это я была без мамы?.. И тут же думала – а как бы это было, без мамы? Никто бы на меня не кричал. Никто не повторял бы и «у нас такая семья», и… помнишь, какое слово было у нее для меня самое главное? Планка. Сколько раз я слышала «ты должна держать планку»?! Миллион.
Знаешь что? Меня до сих пор тошнит от слова «планка»!
Мама всегда меня подставляла. Мы с ней страшно ссорились, до крика, до визга. Папа выходил из кабинета на крики, и мама мгновенно менялась в лице – нежно улыбалась и недоуменно говорила: «Нет, ну ты представляешь, – так орать! У Зины совершенно нет сдерживающих центров». Папа брезгливо смотрел на меня и уходил обратно в кабинет.
Нет, я понимаю! Она хотела быть для папы женственной, праздничной, а не орущей мегерой с перекошенным от злобы ртом. Но зачем же всегда меня подставлять?! Это маленькое предательство каждый раз было мне как будто заново.
Она любила папу за то, что он знаменитый писатель, иначе зачем она вышла за него замуж? Папа был очень благородный и красивый, – все говорили, что он похож на Маяковского, но на целое поколение старше, ему было под пятьдесят, когда я родилась. А ей не было тридцати. Она так гордилась его положением, повторяла бесконечно: «Я посвятила ему свою жизнь». Ему, а не мне.
Она и меня любила за то, что я красивая, приношу домой одни пятерки. Я ей пятерку, она мне немного любви. Как автомат, четко выдающий на каждую копейку стакан газированной воды.
Вот скажи, как она умудрилась сделать так, чтобы единственный ребенок вырос таким недолюбленным?! Я всегда чувствовала, что они с папой вместе, вдвоем, а я на обочине, не главная. И я всегда ревновала и боролась с ней за папу – а что мне оставалось делать?!