– Все, пора, – произнес он.
На кухне полковник переступил через распростертое окровавленное тело Смехова.
Открыл духовку газовой плиты, повернул все рукоятки до упора, услыхал, как с шипением из конфорок пошел газ. Открыл дверь в ванную комнату и включил обогреватель, воткнув его в розетку. Посмотрел, как стеклянные трубки становятся ярко-красными, а затем, закинув сумку на плечо, облачившись в пальто Смехова, покинул квартиру. На лестнице на мгновение остановился. Дверь уже была заперта. Он держал в руках связку ключей.
«Вот что надо бы сделать, – подумал он, всовывая ключ в прорезь английского замка. Плоский ключ уже был в замке. Комов напрягся, усилием пальцев обломил ключ. – Ну вот, теперь порядок, теперь никто туда не войдет. Дверь железная, сломать ее будет сложно».
Полковник неторопливо спустился вниз и только на улице вспомнил, что забыл свой зонт в квартире.
– Черт с ним! В гробу я его видел, – пробормотал Комов, покидая подъезд.
На улице продолжал идти дождь, обыкновенный весенний дождь, холодный, неприятный, с ветром. Полковник брел, подставляя лицо дождю, холодным каплям и ветру. На улице ему стало легче. Комов почувствовал невероятную опустошенность, словно бы из его головы вынули мозг, а из груди достали все органы. Он напоминал себе оболочку, бездушную и бездумную, пустую, легкую. Он шел по улице, ровно дыша, сумка висела на плече. В сумке лежал плащ в темно-бурых пятнах крови, под ним на дне пистолет с глушителем.
Он выбрался на улицу, отыскал свой автомобиль, забросил сумку на заднее сиденье. Повернул ключ в замке зажигания, включил дворники, они равномерно заработали, размазывая мелкие капли по ветровому стеклу.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Когда будет шестьдесят, тогда поеду, – сказал сам себе Комов.
Наконец прозвучала и цифра шестьдесят, Комов отпустил сцепление. Машина медленно двинулась. Сергей Борисович вывернул баранку влево, объезжая стоявшие перед ним мокрые «Жигули», и его автомобиль вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее покатил по улице. Он ехал на дачу, зная, что ни жены, ни дочери сейчас там не будет. А с ключами от дачи он никогда не расставался.
«Я постараюсь собраться с мыслями. Я сосредоточусь, глядя в огонь камина. Именно там я приму решение, что делать дальше. Пока я все сделал правильно».
Когда Сергей Борисович Комов уже сворачивал с шоссе на узкую асфальтированную дорогу, ведущую к дачному поселку, в квартире Смехова, наполненной газом, прогремел страшный взрыв, начался пожар. Сергей Борисович Комов этого видеть, естественно, не мог, да и думать об этом не хотел. Ему было все равно, что произойдет в квартире Смехова, наполненной мебелью, вывезенной из Германии его дядюшкой, генералом Смеховым.
– Пропади оно все пропадом, гори оно все ясным огнем! – бубнил он про себя.
Вполне благополучно полковник добрался до дачного поселка, въехал на территорию. Уже с утра выпивший сторож снял ушанку, завидев автомобиль Комова, и поклонился, как слуга кланяется барину. Огромный грязный пес бегал вокруг хозяина. Когда Комов опустил боковое стекло, пес дважды незлобно тявкнул и прижался к ногам сторожа.
– Вы сегодня первый, – сказал, улыбаясь, пожилой мужчина и, пошатываясь, приблизился к машине. – Может, сигареткой угостите, а то курить хочется, мочи нет!
– Угощу, – улыбнулся в ответ Сергей Борисович, протягивая пачку дорогих сигарет.
Сторож взял две, одну сунул за ухо, вторую тут же прикурил и закашлялся. Ему хотелось сказать, что ж это вы за гадость такую курите, Борисович, но удержался, понимая, что дареному коню в зубы не смотрят. Он опять улыбнулся и, кивнув, направился к сторожке.
Оставив машину у крыльца, Комов с сумкой на плече вошел в небольшой, но довольно уютный домик. Сразу же, не раздеваясь, принялся растапливать камин. Когда березовые дрова хорошенько разгорелись, Комов подвинул кресло к камину, поставил перед собой сумку Смехова, вытащил из нее плащ, вывернул из карманов содержимое – записную книжку, носовой платок, мобильный телефон, обойму с патронами. Смял окровавленный плащ и бросил его в камин, сверху положил дорожную сумку и тупо уставился в огонь.
«Да, действительно, – подумал Сергей Борисович, – на свете существуют три вещи, на которые можно смотреть до бесконечности: огонь, бегущая вода и работающий человек. Все три ситуации, три фактора прекрасно сочетаются во время пожара. Интересно, Смехов уже сгорел или еще нет? А если газ не взорвется от электрообогревателя? Если не взорвется от электрообогревателя, то наверняка взорвется от дверного звонка, в нем тоже возникает искра. Дверной звонок у Смехова старый, искра в нем хорошая, так что волноваться не стоит, все произойдет именно так, как я запланировал. Какой же я все-таки мерзавец, – думал Комов, – пострадают другие жильцы дома. А что мне другие жильцы, разве они как-то могут повлиять на мою судьбу? Нет, они никак не повлияют на мою жизнь, ни на прошлое, ни на настоящее, ни на будущее. Так что пусть сами спасаются. Смехов сам виноват в своей смерти. Если бы не я его убил, то кто-нибудь другой. Такая сволочь не может жить долго. Но разве я его лучше?»
– И ты сволочь, – сам себе сказал Комов, – и ты должен умереть. Это будет лучшим выходом – для жены с дочкой, для брата и для коллег по работе. – Комов, ты должен погибнуть, – глядя в огонь камина, бормотал Сергей Борисович Комов.
Но тут же он поймал себя на мысли, что умирать ему абсолютно не хочется, хотя в душе и царила невероятная пустота. Умирать все равно не хотелось. Каждой клеточкой, каждым миллиметром кожи он хотел жить.
– Боже, что я наделал! Почему все сложилось так? Ведь я хорошо жил, приносил пользу… Ты приносил пользу? – сам у себя спросил Комов. – Надо бы выпить, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся внутри, чтобы появились дельные мысли. Да, да, надо выпить.
Плащ и сумка уже сгорели, дым исчез в дымоходе. Комов сидел у горящего камина в странном оцепенении, не зная, что предпринять. Он нашел в шкафчике бутылку водки, взял обыкновенный граненый стакан и вернулся к камину, подбросил в него несколько поленьев. Налил полстакана, залпом выпил. Выкурил сигарету, налил еще полстакана, выпил. Через пять минут повторил.
Лучше ему не стало, опьянение не наступило, в душе и в голове царила прежняя пустота. Комову даже казалось, что он слышит, как внутри его тела свистит ветер, словно в пустой коробке или в раковине, найденной на берегу моря.
– Телефоны, – сказал он, – номера. И его мозг начал работать. Он уже во второй раз за день принялся вспоминать номера служебных телефонов.
– Каменев, Баграмов, Петров, Козлов, приемная начальника управления, аналитический отдел, экспертная служба, – он шептал номера. – Генерал Потапчук… – произнеся эту фамилию, полковник ФСБ напрягся. – Федор Филиппович Потапчук… Да, Потапчук, это его номер. Когда же это я в последний раз разговаривал с генералом Потапчуком? Три недели назад, на совещании мы сидели рядом, совещание проводил замдиректора. Генерал Потапчук рисовал картинки в блокноте остро отточенным карандашом – треугольники, квадратики, затем соединял их, выстраивая замысловатые объемные геометрические фигуры. Он еще поинтересовался, как у меня дела, а я поинтересовался, как его здоровье, на что Потапчук пошутил: «Не дождетесь!» Ему звонить надо, ему, и никому другому. Он хороший человек, правильный, подскажет, что делать, сможет разрешить все мои противоречия. Тогда у меня внутри, возможно, исчезнет пустота и перестанет свистеть ветер, исчезнет ужасный шум, не дающий сосредоточиться и думать. Пусть его совет будет страшным, но бремя ответственности за решение я с себя сниму.