– Ну, это что-то греческое…
Бендикс пожал плечами. Члены общества сняли капюшоны, хотя большинство из них так и остались в плащах. По рукам пошли пластиковые стаканчики со смесью водки с газировкой.
– Так вот что случается, когда становишься пейтологианцем? – поинтересовалась Аллегра, обводя взглядом веселую, захмелевшую компанию. – Нарушаешь комендантский час и пляшешь у костра?
– Не забывай про дешевые коктейли. Очень важный компонент, – кивнув, отозвался Бендикс.
– И все? И из-за этого столько шумихи? – Девушка рассмеялась.
Пейтологианцы имели в школе прекрасную, ревниво охраняемую репутацию.
– А что, мало? А, ну да, раз в четверть у нас бывает официальное собрание. Форма одежды по выбору, конечно.
– Конечно.
– А еще у нас проводятся ежегодные состязания на звание самого плохого поэта.
– Так значит, это просто… всякие глупости? – уточнила Аллегра, хотя уже и так знала ответ.
– Ну почему сразу глупости? Что такого важного вы делаете в своем Комитете?
Он знал, что она входит в Комитет. Само собой, в Эндикотте имелось его отделение, поскольку здесь училось немало студентов Голубой крови. Аллегра огляделась, рассматривая вновь принятых, и почувствовала разочарование, не найдя среди раскрасневшихся гостей своего брата. Она знала, что Чарли ни за что бы не выбрали, но все равно ей было неприятно. Пейтологианцы были одной из причин, по которым ее близнец так ненавидел этот колледж. В Эндикотте никто не придавал большого значения Комитету. Тут все рвались в пейтологианцы.
Аллегра пожала плечами.
– Да то же самое.
– Вот и я так думал. Все-таки хорошо было бы, если бы кто-нибудь возродил традиции старой школы. Ну, знаешь – убийства, гробы, спекуляция влиянием.
Он повел бровями и отпил из своего непомерно большого кубка.
– О, сюда направляется техасец. Форсайт! На пару слов! Извини, – сказал Бендикс Аллегре и отошел переговорить о чем-то с Форсайтом Ллевеллином, которому доверено было рекомендовать новых членов от их факультета.
Аллегра подняла бокал и кивнула Форсайту, тот любезно кивнул в ответ. Он преподавал английский первокурсникам. Аллегра время от времени видела его в кампусе. Конечно же, она помнила его. Она никогда не забудет тех, кто был в цикле в одно время с ней – тогда, во Флоренции.
Празднество продолжалось примерно час, а потом Бендикс громко произнес:
– Прошу внимания!
Толпа затихла. Бендикс подождал, пока не завладеет их вниманием полностью.
– Настало время отдать дань уважения и вознести хвалу нашему основателю.
Старейшие члены общества подняли бокалы и дружно принялись хором декламировать:
– «Птичка». Стихотворение Киллингтона Джоунса.
Уж не знаю, есть ли пенье
В мире слаще, чем у птицы
В снежно-белом оперенье,
С клювом алым, как зарницы.
Сотворять прелестных пташек
Лишь один Господь сподоблен,
А таких стишков-какашек
Навалить любой способен [3] .
– Замечательно! – просиял Бендикс. – Объявляю состязание на звание худшего поэта открытым!
Аллегра слушала изумленно, как череда подражателей декламирует множество воистину ужасных стихов улюлюкающей толпе. Бендикс удостоился взрыва аплодисментов, прочитав «Последнюю песнь замерзающего рыбака на льдинах милой старой Норвегии». Это было катастрофически ужасно, до комизма, и он завоевал первое место.
Когда все завершилось, Бендикс подошел к Аллегре.
– Поздравляю. Получилось смешно, – сказала Аллегра, ткнув его в грудь.
Бендикс поймал ее руку и взглянул девушке в глаза.
– Бен, перестань. – Аллегра улыбнулась. – Пойдем, – произнесла она, хотя и решила, что ей нравится прикосновение его сильной руки.
Ей нравился Бен – да, теперь он стал Беном, «Бендикс» звучало слишком серьезно и не подходило к его бесхитростной натуре, – и она не возражала, чтобы он называл ее Ножки. Ей это нравилось. Это было несерьезно. Не похоже на нее. Он увидел в ней то, чего никто еще прежде не видел. Для Голубой крови она всегда была Габриэллой, Добродетельной, Надежной, их королевой, их матерью, их спасительницей. Но для Бендикса Чейза она была даже не Аллегрой ван Ален, а Ножками. Это заставляло ее чувствовать себя юной, опасной и безрассудной. В общем, такой, какой не подобало быть Габриэлле.
И вдобавок он был такой милый!
– Иди сюда, – прошептала Аллегра, притягивая его к себе за дурацкий наряд.
– Что?
Аллегра привлекла юношу к себе, и когда он понял, чего она хочет, глаза его засветились нежностью. У него были самые ласковые голубые глаза из всех, виденных ею. Он был так красив, этот юноша, самый красивый парень на свете… Когда она подняла голову, он наклонился, чтобы встретиться с ней на полпути; его руки крепко обвили ее талию.
Это был просто поцелуй, но Аллегра уже понимала, что на этом дело не закончится.
– Тебе понадобилось немало времени, чтобы определиться, Ножки, – пробормотал Бен.
– Угу, – согласилась Аллегра.
Она хотела проделать это медленно. А что такого? Он всего лишь человек. Это всего лишь флирт. Максимум что случится – он станет ее фамильяром. Их у нее было много за ее бессмертную жизнь.
Когда Аллегра вернулась к себе в общежитие, все еще сияя после поцелуя Бена, она наткнулась на брата.
– Где ты была? – возмущенно спросил Чарльз. – Я тебя ищу. Ты пропустила собрание Комитета.
– Ой, оно что, было сегодня? Я забыла. Я была занята.
– Чем? Только не говори мне, что ты вступила в здешнее дурацкое общество! – с издевкой произнес Чарльз.
– Это не глупости, Чарли. Ну, то есть общество, конечно, дурацкое, но это не глупость. Это разные вещи, – отрезала она.
– Это всего лишь жалкая человеческая пародия на Комитет. Мы были здесь первыми.
– Возможно. – Аллегра пожала плечами. – Но у них вечеринки куда лучше.
– Да что с тобой такое?! – оторопел Чарльз.
На мгновение Аллегре стало жаль его.
– Ничего. Чарли, пожалуйста, не здесь.
Она снова покачала головой.
– Аллегра, нам нужно поговорить.
– Тут не о чем говорить. О чем ты хочешь разговаривать?
– Корделия… она приезжает в воскресенье на родительский день.
– В таком случае скажи маме, что я передаю ей привет.
И Аллегра нырнула в общежитие, не произнеся больше ни слова. Эта ночь несла с собой столько обещаний. На некоторое время Аллегра, перебрасываясь шуточками с пейтологианцами, целуясь с Бендиксом, сумела поверить, что она обычная шестнадцатилетняя девушка. Но один-единственный разговор с Чарльзом развеял всякие иллюзии по поводу того, может ли она в этой жизни хоть немного повеселиться.