Глеб всухую сплюнул в сторону. Если отложить этот вариант, в запасе у него ровным счетом ничего не оставалось. Окно и дверь для бегства не годились. Утром он встал ногами на свой топчан и попытался дотянуться до подвесного потолка, но у него ничего не вышло. Можно было, конечно, поставить топчан на попа, но какой в этом смысл? Между плитой перекрытия и потолком от силы десять сантиметров свободного пространства, и пространство это со всех сторон огорожено стенами комнаты. Подвесные потолки хороши в качестве примитивного тайника, однако прятать Глебу было нечего. Разве что затолкать туда постельное белье и устроить скандал, утверждая, что его похитили маленькие зеленые человечки. Интересно, есть у них здесь смирительная рубашка? Если нет, то просто накостыляют по ребрам, и весь разговор…
Он снова встал и прошел в санузел, хотя и знал, что ничего нового в этом сверкающем первозданной чистотой помещении обнаружить не удастся. Тем не менее, санузел притягивал его обилием различных незакупоренных отверстий: помимо двери и узкого, как бойница, окна, здесь имелись стоки раковины и душевой кабины, широкая канализационная труба, к которой был подсоединен унитаз, и, наконец, забранная хлипкой пластиковой решеткой вентиляционная отдушина. В сток раковины можно было просунуть палец, в унитаз при желании можно было забраться по плечо или протолкнуть записку, которая неминуемо попала бы в какой-нибудь коллектор и осталась там на веки вечные, конечно, при условии, что Глеб нашел бы способ написать ее, не имея ни бумаги, ни чего-либо похожего на карандаш, а в вентиляционную отдушину можно было орать до посинения, распугивая присевших погреться на оголовке вентиляционной шахты ворон.
Глеб снова вздохнул и, подойдя к окну, ударил кулаком по стеклу. Стекло даже не дрогнуло. Оно было толстое, каленое, а за ним красовались слегка припорошенные подтаявшим снегом вычурно изогнутые прутья решетки. Глебу опять захотелось курить, да так сильно, что он, словно наяву, почувствовал запах табачного дыма.
Потом он услышал голоса и решил, что это начинаются галлюцинации. В пользу этого предположения говорило то, что голоса раздавались в абсолютно пустом помещении и казались какими-то потусторонними. Глеб быстро огляделся и, сообразив, в чем тут дело, осторожно двинулся к вентиляционной отдушине.
Запах дыма усилился, и голоса зазвучали четче.
– Эх, хорошо, – глухо, как из-под земли, сказал один. – Спасибо, Колян. Ты мне, можно сказать, жизнь спас. Думал, совсем загнусь без курева.
– Что ж ты хотел, – пробасил невидимый Колян, и Глеб узнал его по голосу: это был красно-синий вертухай, который недавно приносил ему поесть. – Это ж тебе не санаторий, а наркологический центр. Ты тут не только ожоги вылечишь, а еще и курить бросишь, и пить заодно.
– И дышать, – саркастически вставил собеседник Коляна. – Нет, брат, я в тебе не ошибся. Знал я, что ты человек душевный, не то что некоторые. Вчера козел этот, Васька Долгих, пайку разносил. Дай, говорю, сигаретку, что тебе стоит? А он мне: не велено, мол, и все дела, И вообще, говорит, разговаривать мне с тобой запрещено, сейчас как дам в рыло, будет тебе сигаретка… Козел, блин! Чего придумал: не ведено! Сказал бы, что нету, я бы, может, и поверил…
– Это ты зря, – возразил Колян и глухо кашлянул. – Базарить с тобой в сам-деле не ведено. Ты у нас теперь вроде как государственный преступник. Граф Монте-Кристо, значит. Чего ты натворил-то, граф Монте-Кристо?
Пока собеседник Коляна сбивчиво орал в том смысле, что он ничего не знает и ни в чем не виноват, Глеб ломал голову над тем, как могло получиться, что между двумя звуконепроницаемыми палатами существует такой канал связи, и пришел к выводу, что Ирина в свое время была совершенно права: австралийский проект сильно пострадал, будучи претворен в жизнь руками отечественных умельцев.
Стараясь не шуметь, Слепой встал на край унитаза и заглянул в вентиляционную отдушину. Его предположение подтвердилось: сквозь пластиковую решетку пробивался электрический свет, на фоне которого четкими линиями чернела еще одна решетка, установленная в санузле соседней палаты. Именно оттуда со страшной силой тянуло табачным дымом и слышались голоса. Самих собеседников видно не было.
– Ты мне, Вовчик, баки не забивай, – говорил тем временем Колян, – я тебе не Семеныч и доклада с тебя не требую. Ты мне, главное, мозги не конопать. Как это ты ничего не знаешь? У тебя ж пистолет нашли, я видал. Здоровенный такой пистолетище, серьезный. Ежели ты, к примеру, хотел Кацнельсону мозги его жидовские выбить, так я двумя руками “за”, а если что другое – мое дело сторона. Ты мне кореш, и пока ты мне западло не кинул, все остальное меня не касается. Усек?
– Да что вы все пристали ко мне с этим пистолетом! – явно раздражаясь, но по-прежнему глухо, как сквозь вату, воскликнул тот, кого называли Вовчиком. – Нашел я его, понял? Поехал с водилой топить машину этого мужика, которого тогда привезли, и нашел. Прямо в машине и нашел. Чего, думаю, хорошая вещь пропадает? Ну, сунул в карман без задней мысли…
"Это я – мужик, которого тогда привезли, – подумал Глеб. – Это мою машину ездили топить. Интересно, зачем это им понадобилось? А пистолет мой плакал… Жаль”.
– Дурак ты, Вовчик, – сказал Колян. – А вдруг из этого ствола народу перемочили немеряно? А ты его – цап! Вот весь этот народ на тебе и повис.
– Да ну, – неуверенно возразил Вовчик, – скажешь тоже…
– Чего “да ну”? Ты хоть знаешь, где наш Упырь работает?
– Где? – встревожился Вовчик.
– Где, где… Там.
– В ментовке? – ахнул собеседник Коляна.
– Хуже, брат, – успокоил его Колян. – В ФСБ. Горишь ты, брателло, синим пламенем. Теперь ты у него знаешь где? Что захочет, то и пришьет.
"Это точно, – подумал Глеб. – Пульки, выпущенные из этого ствола, можно найти в та-а-аких покойниках! На складе вещдоков этих пулек, наверное, уже не меньше килограмма. Да, парень, это ты влип… А Упырь – это наверняка тот тип, что приходил ко мне вместе с доктором и интересовался, как зовут моего начальника. Общих знакомых, что ли, искал? Судя по его роже, все наши общие знакомые давно на том свете, а его я пропустил просто по ошибке. Ничего, эту оплошность еще не поздно исправить”.
Настроение у Глеба почему-то поднялось. Никакого плана у него по-прежнему не было и в помине, но с прорывом информационной блокады наметился какой-то сдвиг. В стенах камеры, где был заточен Глеб, обнаружилось отверстие, и что с того, что оно было размером с вентиляционную отдушину? Это был канал коммуникации, на другом конце которого сидел товарищ Глеба по несчастью. Две головы всегда лучше одной, хотя у Слепого возникали самые серьезные сомнения по поводу умственных способностей соседа. “Ничего, – подумал он, – по крайней мере, будет с кем поговорить”.
Он еще немного постоял у отдушины, нюхая табачный дым и слушая болтовню работяг за стеной. Серьезный разговор уже закончился, теперь они травили анекдоты, вернее, Колян травил, а Вовчик только вздыхал и невесело фыркал в нужных местах, и Глеб, заскучав, вернулся в комнату. За окном вместо снега шел холодный серый дождь, редкие капли глухо барабанили по карнизам, и под этот стук Глеб Сиверов незаметно для себя погрузился в сон.