– Как вы только курите такую дрянь? – ужасался Сиверов, затягиваясь «Космосом»; казалось, что кроме смолы в сигарете больше ничего и нет.

– С каких это пор ты, Глеб, стал таким привередливым?

– Я-то прежним остался, – ухмылялся Сиверов, – это сигареты испортились, и дым отечества нам больше не сладок и не приятен.

– Ничего ты не понимаешь. Сигареты какими были, такими и остались, это ты, Глеб, испортился.

– Не мог я такую дрянь курить! – возражал Сиверов.

– Если бы сигареты хуже стали, я бы их не курил, – настаивал Федор Филиппович. – И вообще, Глеб, не нравится, не кури, бросишь – здоровее будешь.

– Только после вас, товарищ генерал. Когда вы курить бросите, тогда и я.

И Федор Филиппович начинал злиться. Долгое время Сиверов считал, что прав он, а не Потапчук, что «Космос» действительно стал хуже, и если раньше его делали из табака, то теперь туда сыплют чуть ли не одну подгнившую солому. Но однажды, когда дома закончились сигареты и Глеб среди ночи принялся шарить по шкафам в надежде отыскать завалившуюся куда-нибудь пачку с остатками сигарет, под коробкой с неисправными замками на антресолях он обнаружил в небольшом свертке серой оберточной бумаги чудом сохранившуюся твердую картонную пачку «Космоса». В том, что это раритет, сомневаться не приходилось: на пачке была выбита дата изготовления и нереальная цена – шестьдесят копеек.

«Ну вот теперь-то я сумею переубедить Потапчука», – подумал тогда Глеб, спускаясь со стремянки и закрывая дверь на кухню.

Под легкое гудение вытяжки он в предчувствии удовольствия распаковал пачку и щелкнул зажигалкой. Затянулся и поначалу даже не поверил своим ощущениям, сделал еще одну затяжку, задержал дым и медленно выпустил его через нос, чтобы лучше разобрать вкус.

«Хорошо, что я не поспорил с Пртапчуком на что-нибудь существенное, а то проиграл бы», – резюмировал тогда Сиверов.

«Космос» оказался таким же отвратным, как и тот, что Глеб стрелял у генерала.

«Да, к хорошему привыкаешь быстро и навсегда», – еще раз убедился он в непреложности вечной истины.

К счастью, в вагоне-ресторане проблем с хорошими сигаретами не было. Глеб покончил со шницелем и, попивая ярко-зеленый напиток «Тархун», старался не слушать то, что за его спиной говорили друг другу парень и девушка. А обсуждали они, как лучше всего уединиться, ибо в купе у них объявился сосед. Проблема состояла в том, стоит ли давать проводнику взятку, чтобы он переселил их в пустое купе, или же перейти туда самостоятельно.

– Лучше дадим деньги, – не очень уверенно предложила девушка.

– Зачем?

– Чтобы не выгнали.

– Ну выгонят, и что?

– А вдруг проводник придет в самый интересный момент?

– Мы же закроемся изнутри, а постучит, затаимся.

– Да, и он подумает, будто все, что он слышал до этого, ему померещилось. Не такой он идиот.

– Нет, конечно… Но мы оденемся, откроем, скажем, не знали, что нельзя занимать пустующее купе.

– Дверь-то изнутри не запрешь, да он и стучаться не станет, у проводников ключи есть специальные. Откроет и войдет, а мы…

Наконец-то Глебу удалось вынырнуть из плоскости разговора, он перестал воспринимать смысл, потонувший в неразборчивом гуле голосов. Мужчины, сидевшие через проход, уже поужинали и торопливо рассчитались с официантом, причем каждый заплатил за себя сам.

Когда официант отошел, один из них запустил руку в карман пиджака и извлек футляр. Достав из футляра очки в тонкой позолоченной оправе, он водрузил их на нос, хотя Глеб мог бы поклясться, что зрение у мужчины хорошее. Очки сразу же придали ему более интеллигентный вид, и если раньше он немного походил на бандита, то теперь мог сойти, как минимум, за кандидата технических наук.

Футляр вернулся в карман, вместо него появилась новая колода карт. Мужчина вытолкнул карты на стол, тут же разделил их на две стопки и, ловко приподняв уголки, свел обе стопки вместе.

Карты шелестели, ложась одна на другую. Даже не глядя на стол, мужчина сдвинул две стопки, подхватил, а затем, высоко подняв руку, перепустил колоду. Она сверкнула атласной змейкой и исчезла в картонной пачке. Проделано все это было виртуозно и в то же время как-то походя, обыденно, будто в подобном умении не было ничего сверхъестественного.

"Так вот оно что! – подумал Сиверов. – Теперь ясно, почему длинноволосый постоянно разминал пальцы почти детским по силе эспандером.

Ему не сила нужна в пальцах, а ловкость. С мощной пружиной он не достиг бы нужного результата.

Картежники, скорее всего, шулера. Промышляют по поездам, ищут лохов, которых можно обыграть.

В дороге у людей всегда есть с собой деньги, пуст тот, кто возвращается домой, а куда едет человек, можно выяснить из разговора. Точно я рассудил, редкая у них профессия. Не инженер, не сантехник и даже не музыкант, можно сказать, профессия вымирающая. Все меньше и меньше людей увлекаются картами, появилось много новых забав. Наверное, шулера вымрут вместе с моим поколением".

И Сиверов вспомнил, как во время войны в Афганистане иногда сам проводил ночи напролет за картами. Они помогали ему оттачивать остроту ума, зрительную память. Он не считал игру пустой тратой времени, ведь за карточным столом даже мельком брошенный взгляд, ничтожное подрагивание лицевых мускулов могли сказать о человеке очень многое. По самым незначительным деталям становится понятно, какие карты у противника на руках, что он замыслил. В карточной игре, как и в поединке, важно уметь предугадать следующий ход человека, противостоящего тебе, и не только предугадать, но и достойно ответить ему. Именно карты научили Глеба Сиверова выигрывать, находясь в худшей ситуации, чем противник, научили блефовать, научили бесстрастному взгляду, когда в холодном блеске глаз невозможно прочесть ни одной мысли, в то время как мозг продолжал напряженно работать.

Поначалу с Глебом охотно садились играть, но когда узнавали его получше, желающих заметно убавлялось. Сиверов практически всегда выигрывал. Обладая чрезвычайно острым зрением, он мог разглядеть в глазах противника отражение его карт, читал их, словно книгу, набранную крупным шрифтом.

Глава 4

Допив кофе и расплатившись с официантом, Сиверов почувствовал, что хочет спать. При желании он мог бы не спать еще сутки, двое, сохраняя при этом ясность ума и быстроту реакции. Но это – если мобилизовать волю, настроиться. А сейчас Сиверов намеревался расслабиться – стать самым обыкновенным человеком, одним из многих, что едут поездом, переносящим за одну ночь из Москвы в Питер.

Зайдя в тамбур своего вагона, Глеб увидел одного из недавних соседей по ресторану – худощавого, длинноволосого. Он стоял, глядя в окно, за которым ничего не было видно, и курил. Стоял неподвижно, лишь в правой руке позвякивал, сверкая никелем, пружинный эспандер. Мужчина вертел эспандер так быстро, что за его пальцами практически невозможно было уследить. Цилиндрик то совершал несколько оборотов по часовой стрелке, то замирал, а затем резко поворачивался в другую сторону, почти тут же изменяя плоскость вращения.