– И этого пока хватит.
Обстоятельства гибели электрика Кузьменкова были зафиксированы скрупулезно и довольно точно, начиная от предположительного количества алкоголя, принятого им накануне ночью, до описания того, как лежало тело, когда его обнаружила одна из ночных дежурных. Читая протокол, Федор Филиппович явственно представлял себе захламленную каптерку, распахнутый щиток. Но как электрик, проработавший по специальности двенадцать лет, пусть даже и пьяный, идет ночью к щитку и сует руки к оголенным клеммам, этого генерал себе представить не мог, даже очень сильно постаравшись.
"На кой хрен ему, выпившему, могло понадобиться посреди ночи напряжение на триста восемьдесят, зачем ему был нужен трехфазный ток?
Не работать же он собрался. Человека, который пьет на дежурстве, обычно палкой на работу не загонишь, и уж тем более, он пальцем не пошевелит по собственному почину. Так какого черта ему понадобился щиток? Такие щитки используют для мощного освещения, например, когда включают паркетно-шлифовальные машины, какое-нибудь строительное оборудование.., или киношники приедут фильм снимать… Но посреди ночи…"
Капитан милиции, составлявший протокол, скорее всего, тоже работал не первый год. Ход его мыслей шел в том же направлении, что и у Потапчука. Запись в протоколе не оставляла сомнений: надобности в подключении какого-либо оборудования у Кузьменкова этой ночью не было.
Генерал перешел к показаниям свидетельницы – дежурной по этажу. И вздрогнул. На вопрос, не заметила ли она в гостинице кого-нибудь подозрительного в тот злополучный день, дежурная назвала жильца сорок второго номера, занесенного в регистрационную книгу под именем Федора Молчанова. В многоступенчатые совпадения Федор Филиппович не верил. Мало того, что перед ним черным по белому был написан один из псевдонимов Слепого, так дежурная еще вспомнила, что этот постоялец интересовался сороковым номером, тем самым, в котором велась съемка скрытой фотокамерой. Правда, потом шло пояснение, что Молчанов покинул гостиницу предположительно за два часа до гибели электрика. По мнению следователей, это могло быть уловкой.
Прочитав далее, что, несмотря на все усилия художника-криминалиста, дежурная по этажу и администратор так и не смогли составить фоторобот Федора Молчанова, Потапчук усмехнулся:
«Да уж, если Сиверов захочет, то сумеет сделать так, что собеседник практически не будет смотреть ему в глаза. Глеб просто не дает возможности чужому взгляду задержаться на своем лице».
Как он это проделывает, Потапчук понятия не имел, но подозревал, что Сиверов владеет специальной системой жестов, когда собеседник вынужден во время разговора непрерывно следить за его руками. А может, еще какие-нибудь приемы использует агент по кличке Слепой. Однако вырисовывалась не очень приглядная картина. Глеб под именем Федора Молчанова поселился в гостинице «Заря», оплатив номер за двое суток, а затем посреди ночи внезапно уехал. После чего в каптерке находят то ли нелепо погибшего, то ли убитого электрика, который, скорее всего, каким-то образом был замешан в предшествующих событиях, когда полковника Самохвалова во время развлечения с проституткой снимали в сороковом номере «Зари».
«Да уж, час от часу не легче».
– Зайди ко мне, – нажав клавишу селектора, распорядился генерал.
И когда помощник вошел в кабинет, Потапчук попросил его сделать запросы еще по двум делам, первым попавшимся ему на глаза: об убийстве милиционера в Новосибирске и об ограблении квартиры помощника прокурора в Москве.
«Конечно же, – подумал Федор Филиппович, – этим я вряд ли сумею убедить тех, кто следит за мной, что происшествие в гостинице „Заря“ заинтересовало меня случайно. Но лучше распылить их внимание, пусть думают, что меня интересуют и Новосибирск, и московский помощник прокурора».
Вновь пробили часы.
«Через десять минут совещание», – вспомнил генерал, спрятал бумаги в сейф, сунул под мышку папку с тряпичными тесемками и, прокручивая в голове новую информацию, покинул кабинет.
Стоило заранее придумать ответ на еще не заданный вопрос. А вдруг как придется давать объяснения, почему это ни с того ни с сего он заинтересовался гостиницей «Заря», ведь всем, что связано с самоубийством полковника Самохвалова, занимается уже другой отдел.
В кабинете заместителя директора еще шли приготовления. На длинном столе помощники расставляли минералку, раскладывали дешевые ручки и блокноты на случай, если кому-нибудь придется записывать. Потапчука всегда удивляло, с каким упорством от совещания к совещанию раскладываются на столах эти блокноты, ручки и карандаши. Сколько он себя помнил, ими никто не пользовался для дела, если что и записывали, то в принесенные с собой солидные записные книжки хорошими перьевыми ручками. Но странное дело, после совещаний дешевенькие блокноты и ручки обычно исчезали со столов. Их без тени смущения уносили с собой генералы и полковники – как могли бы сделать школьники младших классов.
Начальники отделов и их заместители собирались вместе не так уж часто. Но тем не менее у каждого из них имелось свое место за столом, хотя табличек с фамилиями никогда не ставили. Не пресс-конференция, в конце концов, люди и так знают друг друга в лицо.
И вновь генералу Потапчуку пришла в голову аналогия со школой.
«Интересное дело, – подумал Федор Филиппович, – у кого бы ни проходило совещание – у директора, у одного из его заместителей, – я неизменно сажусь на одно и то же место, третий стул, если считать от двери, спиной к окну. Никому и в голову не придет занять его, даже если я не приду на совещание. Прямо как в школе, где ученики переходят из кабинета в кабинет, но всегда садятся на те места, к которым привыкли».
К Федору Филипповичу подходили люди, которых он знал не один год, интересовались, как дела.
Отвечал он довольно неохотно, односложно, не вдаваясь в подробности. Затем появился и сам хозяин кабинета.
Совещание началось. Потапчуку предстояло лишь слушать, в числе докладчиков он не значился. Обсуждались чисто внутренние проблемы, касающиеся возможной реорганизации и перераспределения функций отделов, передачи ведения наиболее важных дел.
«Сколько уже было этих реорганизаций, смен вывесок, перераспределений функций, – думал Потапчук, рассеянно слушая заместителя директора, – а где результат? Тот, кто честно работал, тот и работает, но не благодаря реорганизации, а несмотря на нее. А тот, кто пришел в систему лишь ради карьеры, ради власти, тоже делает свое дело, и его перераспределение функций между отделами не волнует. Ни одной инструкцией не предусмотришь человеческой лени и склонности к вранью, никакие приказы не заставят людей работать с полной отдачей. Вот тот же Глеб Сиверов: ему никто не отдает приказов, о его существовании никто, кроме меня, не знает. Известно, и то лишь ограниченному кругу, что существует специальный агент по кличке Слепой. Но тем не менее Глеб ценнее и, главное, честнее многих генералов. Я от него практически ни разу не слышал: „не могу“, „не выходит“ и тому подобное. Он делает то, что находится на грани возможного, а иногда даже больше. Почему так? Почему он безгранично доверяет мне, а я ему?»