С другой стороны, мы не должны упускать из виду, что вытесненные мысли и стремления не самостоятельно создают себе выражение в форме симптоматических и ошибочных действий. Техническая возможность подобного рода промахов иннервации должна быть дана независимо от них; и затем уже ею охотно пользуется вытесненный элемент в своем намерении дать о себе знать. Установить картину тех структурных и функциональных отношений, которыми располагает такое намерение, имели своей задачей, в применении к словесным ошибочным актам (ср. гл. V), подробные исследования философов и филологов. Если мы в совокупности условий ошибочных и симптоматических действий будем, таким образом, различать бессознательный мотив и идущие ему навстречу физиологические и психофизические отношения, то останется открытым вопрос, имеются ли в пределах здоровой психики еще и другие моменты, способные, подобно бессознательному мотиву и вместо него, порождать на почве этих отношений ошибочные и симптоматические действия. Ответ на этот вопрос не входит в мои задачи.
VI. После рассмотрения обмолвок мы ограничивались тем, что доказывали в ошибочных действиях наличность скрытой мотивировки и при помощи психоанализа прокладывали себе дорогу к познанию этой мотивировки. Общую природу и особенности выражающихся в ошибочных действиях психических факторов мы оставили пока почти без рассмотрения и во всяком случае не пытались еще определить их точнее и вскрыть закономерность их. Мы и теперь не возьмемся основательно исчерпать этот предмет, ибо первые же шаги показали бы нам, что в эту область можно проникнуть скорее с другой стороны. Здесь можно поставить себе целый ряд вопросов; я хотел бы их по крайней мере привести и наметить их объем. 1. Каково содержание и происхождение тех мыслей и стремлений, о которых свидетельствуют ошибочные и симптоматические действия? 2. Каковы должны быть условия, необходимые для того, чтобы мысль или стимул были вынуждены и оказались в состоянии воспользоваться этими явлениями как средством выражения? 3. Возможно ли установить постоянное и единообразное соотношение между характером ошибочного действия и свойствами того переживания, которое выразилось в нем?
Начну с того, что сгруппирую некоторый материал для ответа на последний вопрос. Разбирая примеры обмолвок, мы нашли нужным не связывать себя содержанием задуманной речи и вынуждены были искать причину расстройства речи за пределами замысла. В ряде случаев эта причина была под рукой и говоривший сам отдавал себе в ней отчет. В наиболее простых и прозрачных на вид примерах фактором, расстраивающим проявления мысли, явилась другая формулировка — звучащая столь же приемлемо — той же самой мысли, и не было возможности сказать, почему одна из этих формулировок должна была потерпеть поражение, другая — пробить себе дорогу (контаминация у Мерингера и Майера). Во второй группе случаев поражение одной формулировки мотивировалось наличностью соображений, говоривших против нее, которые, однако, оказывались недостаточно сильными, чтобы добиться полного воздержания (например: zum Vorschwein gekommen). Задержанная формулировка также сознается в этих случаях с полной ясностью. Лишь о третьей группе можно утверждать без ограничений, что здесь препятствующая мысль отлична от задуманной, и можно установить существенное, по — видимому, разграничение. Препятствующая мысль либо связана с расстроенной мыслью ассоциацией по содержанию (препятствие в силу внутреннего противоречия), либо по существу чужда ей, и лишь расстроенное слово связано с расстраивающей мыслью, часто бессознательной, какой — либо странной внешней ассоциацией. В примерах, которые я привел из моих психоанализов, вся речь находится под влиянием мыслей, ставших одновременно действенными, но совершенно бессознательных; их выдает либо само же расстройство мыслей (Klapperschlange — Kleopatra), либо они оказывают косвенное влияние тем, что дают возможность отдельными частями сознательно задуманной речи взаимно расстраивать одна другую (Ase natmen: за этим скрывается Hasenauer — stra?e и воспоминание о французах). Задержанные или бессознательные мысли, от которых исходит расстройство речи, могут иметь самое разнообразное происхождение. Этот обзор не приводит нас, таким образом, ни к какому обобщению в каком бы то ни было направлении.
Сравнительное изучение примеров очиток и описок ведет к тем же результатам. Отдельные случаи здесь, как и при обмолвках, по — видимому, обязаны своим происхождением не поддающемуся дальнейшей мотивировке процессу сгущения (например, der Apfe). Интересно было бы все же знать, не требуется ли наличности особых условий для того, чтобы имело место подобного рода сгущение — правомерное во сне, но ненормальное наяву; примеры наши сами по себе не дают на это ответа. Я не сделал бы, однако, отсюда вывода о том, что таких условий — за вычетом разве лишь ослабления сознательного внимания — не существует; ибо другие данные показывают мне, что как раз автоматические действия отличаются правильностью и надежностью. Я скорее подчеркнул бы, что здесь, как это часто бывает в биологии, нормальное или близкое к нормальному является менее благоприятным объектом исследования, нежели патологическое. Я надеюсь, что выяснение более тяжелых расстройств прольет свет на то, что остается темным при объяснении этих наиболее легких случаев расстройства.
При очитках и описках также нет недостатков в примерах, обнаруживающих более отдаленную и сложную мотивировку. «Im Fa? durch Europa» — очитка, объясняющаяся влиянием отдаленной, по существу чуждой мысли, порожденной подавленным движением зависти и честолюбия и пользующейся словом Beforderung, чтобы установить связь с безразличной и безобидной темой, заключавшейся в прочитанном. В примере Burckhard связь устанавливается самим же именем Burckhard.
Нельзя не признать, что расстройства функций речи создаются легче и требуют меньшего напряжения со стороны расстраивающих сил, чем расстройства других психических функций.
На другой почве стоим мы при исследовании забывания в собственном его смысле, т. е. забывания минувших переживаний (от этого забывания в строгом смысле можно было бы отделить забывание собственных имен и иностранных слов, рассмотренное в главах I и II, — его можно назвать «выпадением», и затем забывание намерений, которое можно обозначить как «упущения»). Основные условия нормального забывания нам неизвестны [202] . Не следует также упускать из виду, что не все то забыто, что мы считаем забытым. Наше объяснение относится здесь лишь к тем случаям, когда забывание нам бросается в глаза, поскольку оно нарушает правило, в силу которого забывается неважное, важное же удерживается в памяти. Анализ тех примеров забывания, которые, на наш взгляд, нуждаются в особом объяснении, каждый раз обнаруживает в качестве мотива забвения неохоту вспомнить нечто, могущее вызвать тягостные ощущения. Мы приходим к предположению, что этот мотив стремится оказать свое действие повсюду в психической жизни, но что другие, встречные силы мешают ему проявляться сколько — нибудь регулярно. Объем и значение этой неохоты вспоминать тягостные ощущения кажутся нам заслуживающими тщательнейшего психологического рассмотрения; вопрос о том, каковы те особые условия, которые в отдельных случаях делают возможным это забывание, являющееся общей и постоянной целью, также не может быть выделен из этой более обширной связи.