Означает ли это, что неуверенность автора в своих собственных построениях лишает их научной значимости и ценности? Ни в какой мере. Сам автор говорит, что он в одинаковой мере и сам не убежден в истинности своих допущений, и других не хочет склонять к вере в них. Он сам не знает, насколько он в них верит. Ему кажется, что здесь следует вовсе исключить «аффективный момент убеждения»: в этом вся суть. Это раскрывает истинную природу и научную цену выраженных здесь мыслей. Наука вовсе не состоит исключительно из готовых решений, найденных ответов, истинных положений, достоверных законов и знаний. Она включает в себя в равной мере и поиски истины, процессы открытия, предположения, опыт и риск. Научная мысль тем и отличается от религиозной, что вовсе не требует непременной веры в себя. «Можно отдаться какому — либо течению мыслей, — говорит Фрейд, — следовать за ними только из научного любопытства до самой его конечной точки». Сам Фрейд говорит, что «психоанализ старательно избегал того, чтобы стать системой». И если на этом пути нас ждут головокружительные мысли, то в этой спекуляции надо иметь только мужество безбоязненно следовать за ними, как по горным тропинкам в Альпах, рискуя ежеминутно сорваться в пропасть. «Nur fur schwiri — delfreie» — «только для не боящихся головокружений», по прекрасному выражению Льва Шестова, открыты эти альпийские дороги в философии и науке.
При таком положении, когда автор сам готов всякую минуту свернуть в сторону со своего пути и сам первый усомниться в истине своих мыслей, — не может быть речи, разумеется само собой, и о философии смерти, якобы пропитывающей эту книгу. В ней вообще нет никакой философии; она вся исходит из точного знания и обращения к точному знанию, но она делает огромный, головокружительный прыжок с крайней точки твердо установленных наукой фактов в неисследованную область по ту сторону очевидности. Но не следует забывать, что психоанализ, вообще, имеет своей задачей пробиться по ту сторону видимого, и в некотором смысле всякое научное знание заключается не в констатировании очевидностей, но в раскрытии за этой очевидностью более действительных и более реальных, чем сама очевидность, фактов, и открытия Галилея точно так же уводят нас по ту сторону очевидности, как и открытия психоанализа.
Некоторое недоразумение может произойти оттого разве, что употребляемые автором психологические термины несколько двусмысленны в применении к биологическим и химическим понятиям. Влечение, или стремление к смерти, приписываемое всей органической материи, здесь может показаться легко с первого взгляда, действительно, отрыжкой пессимистической философии. Но это все проистекает из того, что до сих пор обычно психология всегда заимствовала у биологии основные понятия, объяснительные принципы и гипотезы и распространяла на психический мир то, что установлено было на более простом органическом материале. Здесь чуть ли не впервые биология одолжается у психологии, и научной мысли придан как раз обратный ход: она умозаключает от анализа человеческой психики к универсальным законам органической жизни. Биология здесь заимствует у психологии. Надо ли после этого добавлять, что такие термины, как влечение, стремление и проч., утрачивают при этом весь свой первоначальный характер психических сил и обозначают только общие тенденции органической клетки, вне всякой зависимости от философской расценки жизни и смерти в плане человеческого разума. Эти влечения Фрейд сводит, без остатка, на химические и физиологические процессы в живой клетке и обозначает ими только направление, в котором происходит энергетическое уравновешивание.
Ценность и достоинства всякой научной гипотезы измеряются ее практической выгодностью, тем, насколько она помогает продвигаться вперед, служа рабочим объяснительным принципом. И в этом смысле лучшим свидетельством научной полноценности этой гипотезы о первоначальности Todestrieb является позднейшее развитие тех же мыслей в книге Фрейда «Das Ich und das Es» («Я и Оно»), где психологическое учение о сложной структуре личности, об амбивалентности, об инстинкте разрушения и проч. поставлено в прямую связь с мыслями, развитыми в предлагаемой книге.
Но еще большие возможности сулит смелая гипотеза Фрейда для общебиологических выводов. Она расстается нацело и окончательно со всякой телеологией в области психики и биологии. Всякое влечение причинно обусловлено предшествующим состоянием, которое оно стремится восстановить. Всякое влечение имеет консервативный характер, оно влечет назад, а не вперед. Таким образом перебрасывается мост (гипотетический) от учения о происхождении и развитии органической жизни к наукам о неорганической материи. Органическое впервые в этой гипотезе вводится так тесно в общий контекст мира.
Фрейд готов допустить, что «в каждом кусочке живой субстанции», в каждой клетке действуют оба рода влечений, смешанные в неравной дозе. И только соединение простейших одноклеточных организмов в многоклеточные живые существа дает возможность «нейтрализовать влечение к смерти отдельной клеточки и… отвлечь разрушительные побуждения на внешний мир». Из этой мысли раскрываются огромные возможности для учения о социальной субстанции этих влечений к смерти. «Многоклеточный» социальный организм создает грандиозные, неисчислимые возможности для нейтрализова — ния влечений к смерти и сублимации их, т. е. превращения в творческие импульсы социального человека.
По всем этим высказанным здесь соображениям мы полагаем, что новая книга Фрейда будет встречена и в научных кругах, и широким читателем с тем вниманием и интересом, на какие ей дают право ее необычайная смелость и оригинальность мысли. Интерес этот не стоит ни в какой зависимости от того, насколько положения, высказанные в книге, получат оправдание и фактическое подтверждение в ходе дальнейших исследований и критической проверки. Уже самое открытие новой Америки — страны по ту сторону принципа удовольствия — составляет Колумбову заслугу Фрейда, хотя бы ему и не удалось составить точную географическую карту новой земли и колонизовать ее. Искание истины, в конце концов, увлекательнее, поучительнее, плодотворнее и нужнее, чем найденная и готовая истина.
II
Еще до выхода русского перевода этой книги в русских научных кругах началась оживленная дискуссия по задетым в ней вопросам.
Высказывали мнение, что Фрейд отступил в ней от своих исходных положений, что он вступил здесь на путь, далеко не совпадающий с путем современного материализма.
Нам кажется — более глубокий подход к этой книге не оправдает этих подозрений. В «Jenseits des Lustprinzips» Фрейд развивает глубже и шире мысли, уже давно положенные им в основу психоанализа, он только вводит нас в лабораторию своей мысли. Ведь в этой книге, в сущности, все логически вытекает из мыслей, изложенных Фрейдом уже раньше, и однако — как ново, как подчас странно и оригинально звучат для нас страницы этой книги.
Автор не настаивает в ней на абсолютной правильности своих построений: он еще сам не уверен в них и, давая волю своим построениям, он хочет лишь сделать широкие биологические выводы из изученных им прежде фактов психической жизни. К чему же они ведут нас? Какие общеметодологические тенденции скрыты под этими подчас непонятными нам построениями?