Чтобы попасть в деревню, необходимо было поймать в Покрове попутку (или замерзнуть насмерть, дожидаясь автобуса), проехать на ней эти самые двадцать километров, после чего, сойдя у неприметного поворота, пересечь по проселочной дороге небольшой лесок, миновать ржаное поле – рожь на нем, само собой, росла только летом, – и повернуть налево. Направо были Большие Горки, а Малые – наоборот, налево.
Ночью в Малых Горках было интересно и, на взгляд горожанина, немного жутковато. В траве деловито шуршали ежики – именно ежики, а не кто-нибудь еще, а в поле можно было встретить выводок диких кабанов, пришедших из леса поваляться во ржи. Иногда по утрам вся деревенская улица оказывалась истыкана следами острых раздвоенных копыт.
Что было нужно диким свиньям в деревне, Дмитрий не понимал. Это – летом, а зимой… Зимой здесь было просто глухо, и вместо диких свиней по улице нагло расхаживали волки. Как видно, по старой памяти тянуло их поразбойничать в давно опустевших хлевах. Все это обилие ландшафтов и прочих красот природы располагалось не чересчур далеко от Москвы и в последние годы стало активно заселяться по новой – на этот раз дачниками, по дешевке скупавшими дома в умирающей деревне. Но эти шумные варвары, опять же, были явлением сезонным. Зимой в Малых Горках было тихо, и лишь из нескольких труб к небу поднимались ленивые белые дымы – там доживали свой век ровесницы тетки Дарьи.
Старуха встретила Дмитрия Зернова так, словно расстались они не добрых полгода назад, а вчера или, скажем, позавчера. Была она, несмотря на более чем преклонный возраст, крепка и знать не знала о таких вещах, как склероз или, к примеру, старческий маразм. Некоторые неприятности доставляли ей только ноги, уставшие, наконец, таскать на себе тучное тело, но разум тетки Дарьи оставался по-прежнему ясным, а язык – острым. Она понятия не имела о том, что сейчас творится в Москве и вообще в России – телевизора у нее не было сроду, и она упорно сопротивлялась попыткам Дмитрия осчастливить ее этим сомнительным благом цивилизации, а радиоточка как испортилась десять лет назад, так и молчала по сей день, ничуть, впрочем, не огорчая тетку Дарью этим молчанием. Дмитрий втайне подозревал, что старуха побаивается электричества и охотно пользовалась бы керосиновой лампой, если бы раздобыть керосин в наше время не было такой проблемой.
Однако, несмотря на свою полную неподкованность в вопросах внутренней и внешней политики, старуха наметанным глазом без труда определила, что Дмитрий приехал неспроста и что у него, скорее всего, неприятности. Будучи человеком прямым, она не стала откладывать дело в долгий ящик и, накормив своего питомца чем бог послал, задала лобовой вопрос в своей обычной грубоватой манере:
– Ну, красавец писаный, – сказала она, тяжело присаживаясь на шаткий табурет и облокачиваясь на стол, который при этом протестующе скрипнул, – рассказывай, чего натворил.
Дмитрий с неловкостью рассмеялся и энергично почесал затылок.
– Ну, тетка Дарья, – сказал он, – от тебя не скроешься. Прямо следователь какой-то, честное слово.
– Следователь не следователь, – усмехнулась старуха, – а тебя насквозь вижу, и еще на три аршина под тобой. Ты не убил ли кого?
– Да ты что, тетка Дарья, – замахал на нее руками Зернов, – господь с тобой! Да неужто я на убийцу похож?
Он говорил правду, поскольку Григорий Бражник в это время был жив и здоров.
– Похож не похож, – сказала тетка Дарья, – а только неспроста ты сюда прибежал.
– Твоя правда, – согласился Зернов, хорошо знавший тетку Дарью и понимавший, что хитрить с ней бесполезно. – Прибежал. Схорониться мне надо на время.
Он кривовато усмехнулся, поймав себя на том, что почти дословно цитирует Доцента из «Джентльменов удачи».
– Хоронись, коли надо, – сказала тетка Дарья. – Чего учудил-то, скажешь?
– Сфотографировал то, что не следовало… В общем, влез не в свое дело.
– А что за дело-то? – с любопытством спросила тетка Дарья. Судя по всему, ее-таки донимало сенсорное голодание.
– Убийство, – сказал Зернов. – Да вот, – завозился он, вынимая фотографии из неразлучного кофра, – погляди, если не противно.
Тетка Дарья долго рассматривала фотографии, то поднося их к самому носу, то отводя на вытянутую руку – зрение у нее в последнее время стало сдавать, а тратить время и силы на визит к окулисту она в своем возрасте полагала бессмысленным. «На том свете и такая сгожусь», – неизменно отвечала она на уговоры Зернова. Закончив внимательное изучение кровавого зерновского репортажа, она положила фотографии на стол, кряхтя, поднялась с табурета и, шаркая кожаными подошвами огромных валенок, которые носила теперь круглый год, направилась к русской печке, загромождавшей половину комнаты своей давно нуждавшейся в побелке тушей.
Покопавшись в хламе, сложенном на задернутой занавеской лежанке, она извлекла оттуда литровую банку, в которой плескалась мутноватая жидкость и поставила ее на стол.
– Я так понимаю, – сказала тетка Дарья, снова садясь и разливая самогон по щербатым рюмкам, – что бандитов этих еще не поймали.
– Угу, – промычал Зернов, опрокидывая рюмку.
Он и не подозревал, до чего ему, оказывается, необходимо было выпить, причем не коньяка какого-нибудь и даже не водки, а вот именно тетки-дарьиного самогона.
– Страсти-то какие, – сказала старуха, снова придвигая к себе фотографии и бросая на них быстрый взгляд, нисколько, впрочем, не испуганный. – Вот ведь душегубы! Вылитые немцы.
– Почему – немцы? – устало удивился Зернов. В голове у него уже шумело, и сильно клонило в сон. – Самые что ни на есть русские.
– Особенно этот, – сказала тетка Дарья, тыча пальцем в фотографию Рубероида. – Прямо Илья Муромец. Это арап, что ли? Откуда он там взялся?
– Да мало ли в Москве негров? – пожал плечами Зернов.
– Неужто много? – поразилась старуха.
– Навалом, – подтвердил Дмитрий. – Многие родились и выросли у нас.
– Это как же? – не поняла тетка Дарья. – Это от наших девок, что ли?
– Так не от сырости же, – рассмеялся Зернов. – Ясно, что от девок.
– Ишь ты, – покачала головой старуха. – Интересно.
Она о чем-то задумалась. Зернов с интересом наблюдал за ней.
– Что, тетка Дарья, – спросил он наконец, – замечталась?
– Тьфу на тебя, – рассмеялась та. – И впрямь замечталась. Ты мне скажи: арапы эти – они целиком черные или как?
Зернов расхохотался, едва не свалившись с шаткого табурета, успев в то же время отстраненно подумать, что тетка Дарья, вполне возможно, намеренно валяет дурака, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.
Смеяться почему-то сразу расхотелось.
– В горошек, – сказал он. – А некоторые в полосочку.., как матрас.
– Болтун-Тетка Дарья снова встала и опять зашаркала к лежанке. Зернов наблюдал за ней с недоумением – самогона в банке было еще сколько угодно, они успели выпить только по рюмке. Точнее, это Зернов выпил, а старуха вообще только пригубила. «Что это она затеяла?» – подумал Дмитрий и непроизвольно вздрогнул, когда та с шумом вытащила из-под старого тряпья тяжелую двустволку.