– Говорю же, ерунда, – пробормотал Бобров, в его голосе проскользнули извиняющиеся нотки. – Но эта ерунда чуть не отправила мою мать в больницу с инфарктом.
Илья подумал, что заявлять, будто у нее вот-вот случится инфаркт, – в характере матери Дениса, но тактично промолчал. Зинаида Львовна никак не могла смириться с тем, что ее сыну уже не пять лет, а тридцать, и он уже давно стал самостоятельным мужчиной, который совершенно не нуждается в опеке.
– Пару дней назад мать обнаружила на кухонной стене темное пятно, – начал Денис, выруливая с узкой дороги на широкую, ведущую к шоссе, – и первым делом подумала, что ее залила соседка сверху.
– Логично, – кивнул Илья, глядя перед собой в лобовое стекло. Путь предстоял долгий: вначале нужно было добраться с одного конца Москвы на другой, потом съехать на шоссе, по которому при хорошей, без пробок, дороге еще минут тридцать – тридцать пять ехать до поселка, в котором проживала Зинаида Львовна.
– Мать уже собралась идти к соседке ругаться. Но, присмотревшись, заметила, что пятно это не такое простое, как ей показалось на первый взгляд. Во-первых, оно было сухим на ощупь, не похоже, что причиной его возникновения послужила влага. Оно казалось нарисованным тенями. Во-вторых, пятно представляло собой скопление мелких пятен, расположенных таким образом, что получилось изображение лица. Ну, представляешь: пара мелких круглых пятен – глаза, вытянутое – нос, поперечное – рот. Что-то в этом духе.
– Ага, – кивнул Илья без особого энтузиазма. Ну, подумаешь, пятно. А лицо где угодно углядеть можно. Как там пелось в детской песенке? «Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая...» Зинаида Львовна – мастерица создавать панику на пустом месте.
«БМВ» тем временем уже несся по шоссе. Бобров вел машину так же, как привык делать все – степенно, ровно, с уважением, но уверенно и немного властно, давая понять, что хозяин – он. И машина слушалась его, шла плавно, легко, будто плыла.
Манера вождения Ильи была прямо противоположной. Машина для него являлась скорее товарищем по проделкам. Вместе обгоняли, вместе подрезали, стремительно срывались с места, резко тормозили, пару раз чуть не вляпались в серьезные аварии, но чудом вывернулись.
«Я бы тебе свою «бээмвуху» не доверил, – заметил Бобров, когда Илья однажды подвозил его на своем «Фольксвагене». – Хоть ты, Шахов, мне друг».
– Дело даже не столько в форме пятна, – продолжил Денис, глядя перед собой на дорогу, – сколько в том, что оно какое-то... несмываемое. Ты ведь знаешь мою мать. Перед ее одержимостью чистотой пасуют все микробы и бактерии, как вредные, так и полезные. Не было еще такого, чтобы она не сумела отмыть-оттереть-вывести какое-либо пятно.
– Еще по детству помню, – усмехнулся Илья. – Куда мы с тобой только ни влезали, как только ни пачкались. Сколько я одежды перепортил-испачкал до такой степени, что маме оставалось ее лишь выбросить! Ну и ты такой же черт был. Вместе и по стройкам шастали, и в гараже соседу дяде Пете помогали его драндулет чинить. Строительная смола, краска, машинное масло, еще какая-то неотмываемая фигня – все это было на нашей одежде. И если моя мама в итоге сдавалась, то твоя непостижимым образом выводила все пятна без следа.
– Вот и я о чем! Понимаешь, да? Моя мать и это пятно со стены оттерла. Качественно оттерла. Только через день оно вновь проявилось, и еще ярче, чем прежде. На том же месте.
Илья обескураженно покосился на друга, но не потому, что его удивил рассказ, а оттого, что в голосе Дениса прозвучали нотки тревоги и даже страха.
– Бобров, ты чего, испугался? – спросил Илья, не сдерживая улыбку.
Припомнились эпизоды из детства. Денис всегда отличался осторожностью. Прежде чем совершить что-то, он пять раз обдумывал, прикидывал, примерялся. Тогда как Илья бросался в авантюры и совершал проделки «с лету» – отчаянно и задорно. «Бобров, ты чего, испугался?» – так говорил Шахов всегда, когда пытался подбить рассудительного друга на какую-нибудь проказу. Но надо сказать, что даже такие провокации не проходили. Трусом Денис Бобров не был, но отличался излишней, по мнению Ильи, осторожностью.
– Да при чем тут «испугался»? – Бобров как будто разозлился, и Илья бросил на него второй недоуменный взгляд. Злиться тоже было не в характере друга. Невероятно, чтобы плевое происшествие так на него повлияло! Скорее всего, Зинаида Львовна так достала своего сына, что он уже еле сдерживался. Единственным человеком, который мог вывести из себя уравновешенного и непробиваемого Боброва, была его мать.
– Это матушка так напугалась, что довела до истерики и себя, и меня, – мрачно подтвердил догадку друга Денис.
– Было бы чего пугаться, пятна какого-то... – пробормотал Илья, мысленно сочувствуя другу. – Взял бы ты, Бобров, и закрасил его, раз оно не отмывается. А то – «чертовщина, чертовщина»! Средние века прямо. И с чего Зинаида Львовна решила, что я подхожу на роль «изгнанника дьявола»?
– Она читает твою газету. Помнишь, Илюх, ты как-то притащил мне один номер, чтобы показать? А я забыл его у матери. Та прочитала газету от корки до корки и нашла ее интересной. А после того как я имел неосторожность проговориться, что Иван Шапкин – это ты, она стала регулярно покупать новый номер.
– Понятно, – вздохнул Илья. Зинаиде Львовне просто-напросто захотелось стать героиней его рубрики. – Начиталась историй про «чертовщину», вот и видит в каждом пятнышке происки дьявола. Ладно, поглядим. Забелим это пятно, если оно не отмывается, и успокоим твою мамашу.
– Сделай милость, – с чувством выдохнул Бобров.
И стало понятно, что Шахова он позвал именно, чтобы успокоить мать, а не для того, чтобы заниматься «изгнанием дьявола».
Ну что за имя такое – Клавдия?! Насмешка, а не имя. Мать еще смеет заявлять, будто это имя «оригинальное». Дура! Старшую дочь вон назвала просто – Татьяной. А с младшей решила выпендриться. Клава Ромашкина – хуже не придумаешь!
Клавдия ненавидела собственное имя всю со-знательную жизнь. Когда пришла пора получать паспорт, она задумала поменять его, да только мать закатила такой скандал, что дочь не посмела ослушаться. А зря. Сколько раз потом об этом жалела! В школе ее дразнили и пренебрежительно звали Клавкой. В техникуме и того хуже: общеизвестный на курсе остряк Пашка как-то съехидничал: «Клава, Клава из автоклава». И все, приклеилось к ней это обидное прозвище. Клавдии Пашка нравился, поэтому его шутка показалась ей обидной вдвойне. Это была одна из причин, почему она оставила техникум, не проучившись и года. Разумеется, имелась и официальная версия – «по болезни».
Какая там болезнь! Все это выдумка ее родственничков да этих придурков, называющих себя врачами. Убийцы, а не врачи! Людей в белых халатах Клавдия ненавидела, пожалуй, даже больше, чем свое имя. А кто же они после того, как совершенно здорового человека объявили больным и заперли на некоторое время в лечебнице, пичкали таблетками и кололи какую-то отупляющую гадость. Когда Клавдию выписали «под честное слово», то на прощанье снабдили горой рецептов и «дружеским» напутствием не забывать принимать «таблеточки». А родственникам, предварительно состроив сочувственные и «все-все понимающие» мины, дали строгие указания «держать под контролем» и регулярно приводить пациентку на обследование. Клавдия все это знает: видела, слышала, поняла. Не тупая.