И, наконец, Анна. Испуганный серый мышонок или кроткая овечка… Не сказать, что она была так уж некрасива, скорей слишком неприметна. Видимо, ее застенчивость, разросшаяся до глобального комплекса, превратилась в параноидальное желание сделаться невидимой для окружающих: об этом простодушно поведало и длинное старомодное платье синего цвета, и завязанные в скучный хвост тусклые волосы, и отсутствие малейших признаков макияжа на простоватом личике.
Но, не смотря на такую «разность», подруги удивительным образом дополняли друг друга, словно каждая из них являлась лишь третью общей цельной картины. Даже в разговоре они договаривали друг за друга, привнося в общий разговор индивидуальный колорит.
– Ох, девчонки, ка-акой вон мужчина-а! Мама родная, держите меня, – эмоциональная и любвеобильная Мария по-простецки ткнула пальцем в сторону понравившегося мужичка за столиком в противоположном углу ресторана.
– Вот именно, что «мама родная», – спокойная и немного флегматичная Таисия скептически усмехнулась, усмешкой красноречиво вынося вердикт и внешности мужчины, и вкусу подруги.
– Девочки, ну не так же громко! На нас уже смотрят. Ой, он оглянулся! – скромная и пугливая Анечка (почему-то Инге хотелось звать ее именно «Анечкой» – за овечью кротость в светло-карих глазах и смущенный румянец) громко и испуганно шикнула на подруг.
– Оглянулся? – Машка тут же к вящему недовольству Анечки бросила меткий взгляд на облюбованный столик и призывно улыбнулась вмиг подобравшемуся «плейбою» местного разлива.
– Машка, сама потом от него отматываться будешь. Мы – умываем руки, – Таисия тут же с усмешкой предупредила, а Анечка возмущенно покраснела.
– Зануды! – весело припечатала Машка. Инга лишь молча улыбнулась.
Город словно вдыхал в нее новую жизнь – или, точней сказать, давно забытую старую. Ту жизнь, в которой были абрикосы с медовыми капельками сока на месте разлома, нелегально ободранная соседская черешня, связки высушенных морских «бычков», загадочная сезонная популяция курортников, стекающаяся сюда из другой северной жизни, мелкие несерьезные ссоры с братом и следующие за ними серьезные примирения, бабушкина улыбка, когда улыбались не только ее губы, но и глаза, и каждая морщинка на высушенном солнцем и жизнью лице. Эта жизнь, как ей казалось, надежно осталась в далекой стране детства, в которую нельзя купить обратный билет, и путешествовать можно лишь транзитным туристом – с помощью чуть стертых воспоминаний и искажающих действительность снов. И вот сейчас словно ей чудесным образом достался последний билет на самолет, пролетающий над страной детства.
– Инга, а ты замужем? – Таисия задала свой немного беспардонный вопрос с живым женским интересом. Впрочем, в этой атмосфере сезонной курортной дружбы, темного, как южная ночь вина, соленого, пахнущего флиртом ветра и раскаленного любовной страстью песка любые отношения стремительно сходятся на короткую ногу, и вопросы не кажутся беспардонными.
Из всех троих новоиспеченных подруг замужем была только Таисия.
– Нет, – Инга скромно улыбнулась. О-о, знали бы эти ее новые подруги об ее последнем романе, они бы совершенно с другим интересом посмотрели на «столичную штучку». Они бы красноречиво промолчали в ответ, маскируя удивление и недоумение запоздалыми натянутыми улыбками, и сгорали бы от нетерпения обсудить в ее отсутствии «эти аморальные столичные нравы…».
– Да что там, замужем, делать? – «сходившая замуж» Мария теперь задорно-легкомысленно высказывала «фи» кольцам на безымянных пальцах и штампам в паспортах, отдавая предпочтение ни к чему не обязывающим ресторанным флиртам и, изредка, коротким, угасающим с возвращением «пассии» в свой город курортным вспышкам страсти.
– Вопрос не в том, что делать замужем, вопрос в том, чтобы быть замужем, – Таисия, определенно, с фанатичным рвением преклонялась культу брачного штампа в паспорте.
– Вопрос даже не в том, чтобы быть замужем, вопрос в том, чтобы желать создать семью, – Анечка тут же тихим голоском провозгласила свою истину. И Инга невольно улыбнулась: вот уж для кого семья была бы и Библией, и священным храмом. Но скромная Анечка с ее домостроевской покорностью в глазах слишком уж отчаянно смущалась своего простоватого личика и мышиного цвета волос, чтобы представлять интерес для местных скучноватых мужичков, не говоря уж о заезжих курортных плейбоях.
Инга не стала вступать в полемику. Ее внимание привлекли музыканты, которые закончили устанавливать свое оборудование на ресторанной концертной площадке и теперь пробовали звук. «Живая» музыка в ресторанах и кафе – еще один обязательный атрибут приморских городков. С репертуаром из гремучей смеси выходящих из моды попсовых хитов, чередующихся с прокуренным шансоном. И бессмертным лидером курортного хит-парада «Владимирским централом».
Музыканты закончили последние приготовления, и на площадку вышла певичка. Инга бросила равнодушный взгляд на сцену и вновь вернулась к своим приятельницам: Машка как раз начала под одобрительное хихиканье девчонок рассказывать какую-то смешную байку. Но и Машкины фразы, и смех подруг тут же потонули в первых аккордах до боли знакомой песни. Инга вздрогнула от неожиданности и, совершенно не беспокоясь о том, что покажется невежливой, повернулась к сцене, намертво приковав взгляд к певичке.
…Когда мне казалось, что сломлен дух,
Я вновь поднималась безликой надеждой.
И пусть выбирала из трудностей двух
Я обе. С бравадой слепой и небрежной.
А жизнь мне давала все новый урок…
И каждый последующий был все сложнее
И не было дня, что не шел бы мне впрок,
И я становилась с днем каждым мудрее…
…Вот уж не думала, что столичные новомодные веяния так быстро докатятся до провинциальных черноморских городков… И что в репертуаре местных музыкантов с попсой и шансоном может соседствовать другая музыка. Каждая нота, каждый слог впивались в душу беспощадными гвоздями, оставляя кровоточащие раны. Популярность Лёки и впрямь идет семимильными шагами, если ее песни, только недавно прозвучавшие в столичных эфирах, уже перепевают провинциальные певички – отчаянно фальшивя, не там расставляя акценты, с душевным надрывом выводя верхние ноты, отчего в их исполнении исчезает простая Лёкина искренность. И все же, все же… Эта песня – отрезвляющее, как февральский ветер, напоминание о еще совсем недавней жизни.
…А ей просто катастрофически не идет эта песня – этой певичке. Не для ее голоса, не для расшитого люрексом топа, еле прикрывающего полную провинциальную грудь, не для выбеленных перекисью кудрей, не для жеманно-пухлых губ, с неискренней тщательностью выговаривающих каждую букву… Инга, на мгновение прикрыв глаза, вспомнила Лёку – ее подростковую угловатость, вздернутый подбородок и магию сильного гибкого голоса. Лёкины песни в ее исполнении не были песнями, они были сокровенными мыслями, тайной болью, кипевшим протестом, спекающимся с отчаянием. Ее песни были и остаются ее душой, которой она интимно делится со слушателем. Маленькая взрослая девочка, остающаяся ребенком, так долго не верящая в свой талант и схватившая сейчас самые сливки признания и славы. Девочка, которая на алтарь своего таланта принесла в жертву самое ценное, что у нее тогда было – любовь. «…Инга, ты меня простишь?..».