Двое синих отделились от группки и зашли Сиверову за спину, но пока не приближались, держась на почтительном расстоянии.
Нагло глядя прямо на Глеба, бандит подошел к психу, изображавшему военного.
– Рядовой, слушай мою команду! Шагом марш отсюда вон до того столба, – он указал на Глеба, – и плюнуть ему в гнусную морду.
– Есть! Разрешите выполнять?
– Кру-гом! Шагом марш! – скомандовал бандит и уселся на лавку, закинув ногу за ногу.
Он знал, что его приказ будет выполнен, и с ехидной ухмылкой следил за тем, как будут разворачиваться события. Расчет у него был, на его взгляд, беспроигрышный. Либо Глеб сорвет всю свою злость на сумасшедшем – тогда он сам подойдет и якобы заступится, либо стерпит плевок в лицо, побоявшись связываться с бандитами – тогда можно будет вмешаться и продолжить разборку.
Но Сиверов, конечно же, просчитал всю затею рецидивиста. Когда между ним и «солдатом» оставалось ровно пять шагов, Глеб зычным голосом приказал:
– На месте стой!
От неожиданности псих отдал себе команду:
– Раз, два, – и замер как вкопанный.
– Кру-гом! – отдал следующий приказ Сиверов. – В казарму шагом марш!
Голос у Сиверова был что ни на есть командирский.
Псих покорно выполнил распоряжение и скрылся за углом главного корпуса.
– Вот так, видишь? – пояснил Глеб Борису.
– Берегись…
И действительно, все только начиналось. Сзади на плечо Сиверову легла рука с тремя татуированными перстнями и четвертым настоящим, сделанным из царского червонца.
Глеб, чуть повернув голову, посмотрел на руку.
– Убери клешню, – негромко сказал он.
– Ты зачем служивого обижаешь, морда? – сказал видавший виды зек и обнял Сиверова за плечи. – Пойдем, поговорим, братишка.
– Что ж, пойдем, – милостиво согласился Глеб и пошел к углу главного корпуса.
Еще двое синих двинулись следом. До угла было шагов двенадцать. Глеб шел улыбаясь, понимая, что эти трое могут пыжиться, сколько влезет, но большого вреда они ему не причинят. Максимум, что они могут сделать, так это оторвать пуговицу – ту, которую не открутил старик Скуратович.
Борька Элькинд застыл на месте и с раскрытым ртом смотрел на то, как четверо мужчин исчезают за углом. Он стоял в ступоре, не зная, что предпринять – либо звать народ, обращаться к санитарам за помощью, либо броситься самому на помощь своему соседу по палате. Ни первого, ни второго, ни третьего делать ему не хотелось – бессмысленно.
Борис так и не успел ни на что решиться. Не прошло и минуты, как из-за угла, где скрылся Глеб с тремя синими, вышел, чеканя шаг, с высоко поднятой головой, сумасшедший, вообразивший себя солдатом. А еще через пять секунд, насвистывая, показался Глеб. На ходу он подбрасывал в руке пуговицу, следя за тем, как она замысловато вертится в воздухе, словно решил сыграть в «орла» и «решку».
А за неполную минуту успело произойти многое. Вообще-то, все могло бы закончиться быстрее, но Глеб решил растянуть удовольствие и хоть немного продлить свое торжество – торжество справедливости. Колян, обнимавший Глеба за плечи, упал на землю первым, даже не ойкнув и не захрипев. С него хватило лишь одного удара, резкого и неожиданного. Удар был не так уж силен, зато точен и пришелся аккуратно в солнечное сплетение.
Бандит согнулся и просто-напросто упал лицом в асфальт, разбив себе при этом нос и прикусив язык, с которого не успели сорваться ругательства. Двое его приятелей даже не поняли, что произошло: удара они не видели, настолько он стремительно был нанесен.
Да и выражение лица Глеба при этом не изменилось, он лишь с интересом посмотрел на распростертое тело – так, словно Коляна свалил разряд электрического тока.
– Видать, на солнце перегрелся. Весеннее солнце – оно злое, – глубокомысленно заметил Глеб и, запрокинув голову, взглянул на синее небо.
В этот момент на него и бросился широкоплечий уголовник с выгнутыми по-кавалерийски ногами. Он занес мощный кулак, целясь Глебу в переносицу.
– Сука!
– Бей его! – подбадривал дружок.
– Зря ты так.
Сиверов чуть-чуть повернул голову, перехватил запястье в воздухе, резким движением вывернул и коленом ударил летящего на него бандита в солнечное сплетение. Затем заломил вывернутую руку высоко вверх, несколько мгновений держал бандита почти на весу, не давая упасть, и лишь после этого сделал подсечку, причем такую резкую, что на какой-то миг бандит завис в воздухе, а приземлился на асфальт уже копчиком.
Третий от такого оборота дел совсем растерялся, стоял, недоуменно моргая и не знал, что предпринять – то ли броситься прочь, то ли накинуться на Глеба. Возможно, он и убежал бы, если бы Глеб ему позволил. Но начатое Слепой любил доводить до конца.
Поэтому он нагнулся, словно что-то искал на земле.
И бандит, посчитав, что момент самый подходящий, решил ногой ударить Глеба, опрокинуть его на спину, а затем начать топтать.
Нога просвистела в сантиметре от плеча. Глеб ребром ладони ударил под колено второй ноги, и бандит, словно поскользнувшись, приземлился на пятую точку.
Глеб выпрямился, придавил ногой его небритое горло и тихо сказал:
– Если еще раз увижу, что ты или твои приятели кому-то мешаете отдыхать, сдеру с вас живьем шкуру.
Видел, как сдирают шкурку с ягненка?
Бандит, хоть и не видел ничего подобного, выражением лица показал: мол, да, видел.
– Так вот, это вас и ожидает.
– Сволочь! – с трудом выдавил из себя бандит.
– Вот ты как заговорил! – Глеб чуть качнулся, надавливая подошвой кроссовки на горло. Глаза бандита полезли из орбит.
– А если услышу ругательства, будет еще хуже.
Я очень не люблю ненормативную лексику. Шкуру сдеру и посыплю солью. Понял? – Глеб приподнял ногу, давая возможность своему сопернику сказать:
– Понял… Понял…
– Вот так-то будет лучше.
Глеб сделал два шага, а затем, резко развернувшись, выставил перед собой кулак, на который налетел вскочивший на ноги бандит. Удар был филигранный: нос расплющился о костяшки пальцев, из него потекла, а затем просто-напросто посыпалась густыми крупными хлопьями ярко-красная кровь.
– Я же тебе говорил, что будет хуже, а ты меня не понял.
Глеб, насвистывая, наклонился, поднял пуговицу, которая отлетела от его пижамы, и, подбрасывая ее на ладони, двинулся к плацу.
Единственным свидетелем этой сцены был старик Скуратович, сидевший возле бездействующего, засыпанного прошлогодней листвой фонтана. Он даже захлопал в ладоши, правда, беззвучно, как это делают йоги. Такого он давно не видывал, а и раньше видел разве что в кино. А телевизор Василий Антонович не смотрел уже целый год, считая, что там показывают сплошной разврат и антисоветчину.