– Ты уже здесь? – изумленно воскликнул генерал.
– Здесь, Федор Филиппович.
– А кофе пахнет! – с вожделением, как голодный о куске жареного мяса с луком, вздохнул Потапчук и добавил, подражая Глебу Сиверову:
– Как в буфете на вокзале.
Этим своим вздохом Потапчук чем-то напомнил Слепому Скуратовича, и он не сразу сообразил, что генерал подтрунивает над ним.
– Не правда ваша, Федор Филиппович! На вокзале в буфете пахнет не таким кофе. Если уж говорить начистоту, то там варят кофе по другому рецепту, как раз по тому, по какому варите и вы.
– Растворимый кофе не варят.
– Простите, запамятовал.
Генерал на шутку Глеба не обиделся. Он подошел, протянул руку, и Сиверов ответил на рукопожатие.
Генерал Потапчук не любил первым начинать разговор, и он молча ждал, что скажет Глеб.
А тот тоже молчал, словно испытывая терпение Федора Филипповича.
И Потапчук не выдержал:
– Ну, говори, чего молчишь, как пленный партизан на допросе?
Сиверов опустил руку в спортивную сумку, вытащил блокнот, вырвал из него две страницы и положил перед генералом. Это были рисунки старика Скуратовича – два портрета, выполненные шариковой ручкой Глеба.
– Как вы думаете, Федор Филиппович, кто здесь изображен?
Генерал водрузил на тонкий нос очки с толстыми стеклами в массивной роговой оправе, потер ладонями виски, словно унимая нестерпимую головную боль, подвинул к себе оба рисунка, положил их рядышком, выровняв по верхней кромке, и с интересом стал всматриваться в изображения. Он понимал, что Глеб не просто показывает ему картинки, что, скорее всего, в этих двух портретах – ключ к решению задачи, не дававшей ему покоя.
– Так как по-вашему, Федор Филиппович, кто это? – повторил свой вопрос Глеб.
Генерал рассмеялся, но беззлобно:
– Вот эта карикатура, – он ногтем указательного пальца прикоснулся к портрету Сиверова, – вроде бы на тебя смахивает. А второй – не знаю на кого, никогда его не видел.
– А этот рисунок правда похож на меня?
– В общем-то, вполне. Хотя, на мой взгляд, ты более мужественный.
Глеб засмеялся:
– Вот это вы бросьте.
– А ты Ирине показывал, ей понравилось, она тебя узнала? – задал Потапчук сразу три вопроса.
– Некогда было. Я сразу сюда.
– Хорошо, ты похож, – сказал Потапчук, прикрыв глаза и отпив сразу несколько глотков обжигающе горячего кофе.
– Если я на себя похож, значит, и второй портрет похож на оригинал.
– А кто это?
Глеб пожал плечами:
– Вот поэтому, Федор Филиппович, я и решил с вами встретиться…
– Так кто же это такой? – нетерпеливо спросил Федор Филиппович.
– Этот мужик из вашего ведомства, из вашей службы, я имею в виду ФСБ.
– Из нашего ведомства, уверен?
– Либо работал, либо работает.
– А как его фамилия, как зовут, звание?
– Звание, вроде бы, майор, фамилии, имени и отчества не знаю. Но именно этот человек интересовался коллекцией барона Отто фон Рунге в 1994 году, в феврале, – Глеб назвал число.
Генерал округлил глаза от удивления. Его люди вот уже несколько дней не вылезали из Смоленска, но такой информации не добыли, а Сиверов и из Москвы не выезжал…
– Откуда тебе это стало известно? – спросил генерал и бросил на Глеба короткий пристальный взгляд, подозревая, что тот готовит очередной сюрприз.
– Вы любите Вагнера, Федор Филиппович?
– Отстань, Глеб, ты же прекрасно знаешь, что Вагнера я не люблю.
– Вот видите! Поэтому вам никто ничего и не рассказывает. А я люблю Вагнера, особенно мне нравится его опера «Лоэнгрин».
– Что, что? – переспросил Потапчук.
– Опера «Лоэнгрин», – спокойно повторил Глеб тоном учителя, вдалбливающего урок непослушным и невнимательным детям. – Есть еще один человек, очень старый, ему тоже нравится Вагнер. Он узнал мелодию, которую я насвистывал, и на этой почве мы с ним, можно сказать, подружились.
– Что за человек?
– Василий Антонович Скуратович.
– Скуратович? Что-то больно знакомая фамилия.
– Может, она где-то и проходила по вашим бумагам, должна была проходить.
– Погоди, погоди, Глеб Петрович, кто это?
– Это хранитель Смоленского краеведческого музея.
Правда, он уволился уже давно, более двух лет тому назад. Так вот, к нему и приходил этот мужчина. Он интересовался коллекцией барона фон Рунге и показывал свое удостоверение офицера КГБ.
– Сколько, ты говоришь, лет назад этот Скуратович уволился?
– Немногим более двух лет.
– И к нему приходил этот офицер КГБ?
– Да, незадолго до увольнения.
– Так КГБ уже больше трех лет не существует, он переименован в ФСБ.
– Я это знаю, – ответил Глеб, – но я выкладываю ту информацию, которую имею.
– Слушай, откуда ты ее взял?
– Старик Скуратович рассказал. Он лежит в психиатрической клинике имени Ганнушкина, где ваш покорный слуга выполнял ваше задание. Там мы с ним и познакомились.
– Что? – генерал Потапчук подался вперед. – Старик в сумасшедшем доме рассказал тебе о каком-то сотруднике КГБ, интересовавшимся коллекцией барона фон Рунге два года назад, так?
– Да, генерал, все верно, именно так.
– И ты поверил сумасшедшему?
– Поверил, потому что у меня нет оснований ему не верить. Лечащему врачу он врать будет, а мне с какой стати? Тем более, видите, как похоже он нарисовал меня? Скорее всего, что и этот мужчина похож.
– Тебя он видел, когда рисовал. А того мужика через два года припомнил?
– Лучшего свидетеля у меня нет, да и у вас, кажется, тоже.
– Не зная фамилии, – генерал пожал плечами, – имея лишь этот портрет, найти офицера КГБ? В принципе, все это проблематично… Да и как-то мне не верится в эту историю. Может, это все вообще бред больного?
– Воля ваша, Федор Филиппович, но я почему-то чувствую, что это верная ниточка и, возможно, единственная.
– Да ты представляешь, Глеб Петрович, чтобы залезть в архив, в картотеку, в личные дела офицеров нужно специальное разрешение. Придется просмотреть сотни личных дел. В надежде, что авось повезет, рисунок безумного старика совпадет с фотографией.
– То-то будет удача, – незлобно, но в тон Потапчуку, рассмеялся Сиверов.