Глеб в уме прикинул:
«Если они живут здесь тридцать лет, то действительно знали доктора Кленова совсем молодым…»
– .. Бросилась вниз. Тут как увидела, глаза одного нет, дырка в голове, кровь, очки вдребезги… Я в крик, мужа звать. И знаете, самое странное, я кричу, а в подъезде тишина, хоть бы одна дверь открылась. Только внизу хлопнуло, там у нас замок кодовый. Может, кто был в подъезде, да услышал мой крик и убежал.
Вот ведь какие люди, помочь боятся! А муж говорит, это и был убийца, скорее всего.
– Да, я так думаю, – подтвердил Павел Павлович – он как раз вернулся из кухни и стоял, прислонясь к дверному косяку и глядя в глаза гостю.
– А шаги вы хоть слышали?
– Шаги? – задумалась Софья Сигизмундовна.
– Ну как же, вы открыли дверь, вышли на площадку и если кто-то спускался к выходу, то должны были слышать его шаги. Подъезд у вас старый, гулкий…
Софья Сигизмундовна сидела, зажмурив глаза, пытаясь припомнить, слышала она что-нибудь или нет.
Вспомнила абсолютно точно, в подъезде царила полная тишина.
– Нет, шагов я не слышала. – И тут она прикрыла рот рукой. – Так значит, это и впрямь убийца у двери стоял?
– Может быть.
Ничего такого, за что можно было бы зацепиться, не прозвучало. Но женщина уже разговорилась, в деталях вспомнила тот злополучный день, жила в нем, раз могла мысленно вернуться туда и вспомнить то, на что тогда не обратила внимания.
«Самое время», – решил Глеб – он всегда чувствовал, когда следует задать вопрос, который тебя интересует, так, чтобы вопрос этот показался собеседнику пустяковым: только тогда он ответит на него честно, легко вспомнит как и что было.
– Телефончик, как я понимаю, вам починили?
– Да, на следующий день, – оживилась Баратынская. – Мне повезло. Муж-то мой, какой из него мастер, просто скрутил провода. Хрипело там в трубке, трещало, куда-нибудь дозвониться – невозможно. А назавтра иду я из магазина, а тут он с чемоданчиком, словно сам Бог мне его послал.
– Где же вы его встретили, на крыльце или в подъезде?
– На крыльце. Сразу поняла, что телефонный мастер, провода разноцветные из чемоданчика торчат, спецовка… Хотя даже не чемоданчик, а ящик с двумя ручками, самодельный, железный.
– Наблюдательная вы, Софья Сигизмундовна.
– Ой, знаете, раньше я любую мелочь запоминала.
Теперь уже не то, хотя на склероз не жалуюсь.
– А этот мастер молодой был?
– Молодой, – понятие «молодой» в устах Софьи Сигизмундовны могло колебаться от двадцати до пятидесяти. – Я думаю, немного моложе вас, но повыше, в плечах пошире. На спортсмена похож, а может, и есть спортсмен. Волосы у него еще такие светлые, чуть-чуть вьющиеся. У моего мужа такие в молодости были, – Баратынская говорила о Павле Павловиче так, будто его сейчас не было вместе с ними.
После упоминания цвета волос, Глеб машинально глянул на Баратынского, но тот был лыс как колено.
Хозяин улыбнулся, провел ладонью по голове, словно приглаживал несуществующие волосы.
– Знаете ли, молодой человек, возраст – дело такое… Одно исчезает, другое появляется. Вот видите, – и он хлопнул ладонью по довольно внушительному брюшку, – кудри пропали, а живот вырос. До тридцати лет я весил шестьдесят три килограмма, теперь же, говорить стыдно, – девяносто три тяну.
– Такой приятный молодой человек… Обычно монтеры неразговорчивые, поздороваешься, и то тебе не ответит, а тут сразу помочь согласился…
Глеб усмехнулся. Он уже понял, что Софья Сигизмундовна из той породы женщин, которым вопросы задавать не нужно, только слушай, и они все выболтают. Главное – иметь время на это.
– Пришел, починил.
– Вы ему инструменты какие-нибудь давали?
– Зачем? У него все с собой было.
«Если бы дали хоть отвертку, на ней могли бы остаться отпечатки пальцев, – с досадой подумал Сиверов. – Но в этом доме к инструментам, наверное, годами не прикасаются».
– Можно посмотреть его работу?
– Пожалуйста.
Сиверова провели в прихожую, постелили газету на пол, когда он стал на одно колено, чтобы получше рассмотреть разъем.
Павел Павлович с недобрым смешком поинтересовался:
– Что, микрофон, ищете?
Глеб не ответил. Он внимательно осмотрел разъем.
Тот был тщательно протерт.
– Он очень аккуратный был, сделал и протер тряпочкой, а потом пошел руки мыть.
«Вот же черт!» – думал Глеб.
– Чай совсем остынет! – вмешался хозяин.
– А… – вспомнила Софья Сигизмундовна, но Павел Павлович уже не стал слушать, что она говорит, пошел на кухню.
– Вы что-то вспомнили? – поспешно спросил Сиверов.
– Я ему еще чаю хотела предложить, уже поставила, закипятила, даже заварила, хотела печеньем угостить.
«Твикса», правда, как в рекламе, у меня не водится, но заварка хорошая, индийская, – Софья Сигизмундовна втянула носом воздух и по запаху поняла, что муж воспользовался ее запасами.
Но вечер был хорош, собеседник внимательно ее слушал, а такое случается не часто… Обычно люди не умеют слушать, а тут мало того, что слушали, да еще и восхищались ее памятью, наблюдательностью.
– Так вот, от чая он отказался, даже к чашке не притронулся.
«Еще бы, – подумал Глеб, – что он – дурак, оставлять отпечатки пальцев, не станешь же работать в квартире в перчатках?»
– А вот воды попросил кипяченой, – продолжала Софья Сигизмундовна. – У нас всегда в холодильнике стоит кувшин с кипяченой водой. Я ему налила с полстакана, он таблетки запил.
Глеб насторожился, но виду не подал: он боялся спугнуть удачу, которая шла в руки.
– А какие, не помните? – как бы между прочим спросил он.
– Как же, прекрасно помню. Он коробку при мне из кармана доставал, а в ней пластмассовая бутылочка с надписью «Де-Нол». Очень эффективное, говорят, лекарство, импортное, нам, пенсионерам, такое не по карману. Мой Павел Павлович «Гистаком» обходится, когда прижмет. Там еще две последние таблетки оставались… Вроде бы боль его мучила. Надо же, молодой совсем… Он стульчик попросил, чтобы в коридоре на него присесть, когда разъем ремонтировал, наверное, неудобно было сидеть на корточках.
– А что у него болело, как вам кажется?
– Да язва у него, скорее всего, или гастрит. Потому и от чая с печеньем отказался. Может, потому и не пьет.
– А в чего вы взяли, что он не пьет?
– По человеку сразу видно, пьющий или нет, у меня на это глаз наметанный.