Это было христианство наоборот, но что, спросила себя Ирина, дало мне христианство, кроме чувства неловкости, когда входишь в церковь под перекрестными недобрыми взглядами вечно торчащих там засаленных старух? Какая уж тут любовь, когда они шипят тебе в спину, как клубок рассерженных гадюк? Бог христиан не шевельнул и пальцем, чтобы спасти самых близких ей людей, даже того, кто еще не успел ни в чем провиниться перед ним. Когда сумасшедший с коротким автоматом наперевес убивал их, Бог спал или слушал лживые молитвы церковных старушенций – тех самых, которые еще совсем недавно затаптывали друг друга в очередях за дешевыми продуктами и готовы были в случае необходимости снова топтать, рвать, убивать, прогрызая себе дорогу к лишнему, чаще всего ненужному им, куску.., из большой любви к ближнему, разумеется.
Она вспомнила дикий случай, который ей довелось увидеть зимой. Был страшный гололед, и машины едва ползли по превратившимся в сплошной каток дорогам. Ирина стояла на остановке, дожидаясь автобуса. К остановке напротив подошел набитый до отказа, тяжело просевший на амортизаторах «Икарус», и тут откуда-то, торопясь вскочить в него, оттолкнув какую-то старуху, на проезжую часть выскочил мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, выскочил прямо под колеса шедшего на низкой скорости «Фольксвагена». Водитель ударил по тормозам, машина заскользила по льду, и юный недоумок с разгона врезался в борт, помяв дверцу и разбив зеркало. Он тут же вскочил и бросился догонять свой автобус, но побелевший от испуга и праведной ярости водитель, выскочив из машины, в два прыжка настиг его. Он не собирался бить его. Решительно схватив торопыгу за шиворот, водитель, молодой, скромно одетый парень, поволок его к машине, интересуясь, куда его подвезти – к родителям или прямо в милицию. Ирина была полностью на стороне водителя: оставшись безнаказанным, подросток мог погибнуть на следующем перекрестке, но собравшаяся на остановке толпа судила иначе. Водителя чуть не разорвали в клочья просто за то, как поняла Ирина, что он ездил на машине, а им приходилось стоять на морозе и ждать автобуса. Это были звери, и они говорили, они дико орали о душе и о том, что «ребенка мытарить» не дадут. Из христианской любви, разумеется.
Бог требовал, чтобы Ирина любила этих людей.
Что ж, она пыталась, но у нее ничего не вышло. Может быть, в этом были виноваты они, может быть, она сама, но если так, то не лучше ли ей подыскать себе другого Бога, чтобы никого не обременять в той части рая, которая находится под контролем православной небесной группировки? Если уж небо с незапамятных времен поделено на сектора, как рынок, то не проще ли ей, образно говоря, переехать в другой район?
– Расскажи о себе, – попросила Светлана, и Ирина вздрогнула, словно ее неожиданно разбудили. – Расскажи, что тебя привело к нам, чтобы я могла помолиться за тебя вместе со всеми.
Ирина пожала плечами. В самом деле, что рассказывать? С чего начинать? С того чокнутого беглого майора, который вдруг выскочил, словно из-под земли, выдирая из-под рваной куртки черный уродливый автомат? Или с того дня, когда она впервые встретила Глеба?
– Не знаю, – сказала она наконец. – Поверь, я просто не знаю, что говорить. Просто.., просто я осталась совсем одна. Все мои родные погибли…
Нет, их убили. Просто пришли и убили – дочь и мужа… Я обидела его, он ушел и больше не вернулся.
Она порылась в сумочке, нашла сигареты и закурила, нервно щелкнув зажигалкой. Спохватившись, она вопросительно и немного виновато посмотрела на Светлану.
– Кури, кури, – задумчиво сказала та. – Я, с твоего позволения, тоже закурю… Спасибо. Вообще-то, Учитель это не приветствует… Собственно, кто приветствует курение, кроме производителей сигарет? Не приветствует, но и не осуждает. Мы не баптисты какие-нибудь… Наша вера делает нас свободными, а свобода – это как раз то, чего всем нам не хватает с самого рождения.
– Да, – сказала Ирина, – наверное. Не знаю.
Она курила, отвернувшись к окну, и рука с зажатой между пальцев сигаретой мелко дрожала, выдавая ее волнение, близкое уже к нервному истощению.
– Прости, – мягко сказала Светлана, – я лезу не в свое дело… Так ты приехала, чтобы поговорить.., с ними?
– С ним, – не оборачиваясь, сказала Ирина. – Я была к нему несправедлива.
– Наверное, ты его очень любила, – сочувственно заметила Светлана. Ирина опустила голову, сдерживая слезы. Что она здесь делает? Почему откровенничает с совершенно незнакомой женщиной, которая вдобавок моложе ее лет на пять, если не больше? Зачем приехала сюда и зачем сидит в этом тесном, набитом бумагой кабинетике?
– Как его звали? – спросила Светлана.
– Глеб, – ответила она. – Глеб Сиверов.
Заведующая библиотекой сильно вздрогнула, уронив пепел с сигареты себе на колени. Глаза ее странно и зловеще сузились, но она тут же взяла себя в руки, так что сидевшая спиной к ней Ирина не заметила ее секундного замешательства.
– Красивое имя, – сказала она. – Не волнуйся. Учитель сделает все, что сможет.
– Спасибо, – сказала Ирина. – Мне почему-то кажется, что я напрасно сюда приехала.
– Что ты, – замахала на нее руками хозяйка, – как ты можешь так говорить! Все будет чудесно, вот увидишь!
«Не сразу, конечно, – подумала она. – Сначала ты будешь биться и кричать, чтобы тебя отпустили. Я-то его знаю, мимо такой женщины он не пройдет. Умна, красива, образованна… Добро пожаловать под балдахин, сестренка! По крайней мере, на пару ночей, а там – как он решит…»
Дверь кабинета приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась женская голова с гладко зачесанными и собранными на затылке в «конский хвост» волосами и длинным, немного лошадиным лицом.
– Салют, – сказала вновь прибывшая. – Чаек попиваете?
– Привет, – ответила Светлана, – заходи.
Ирина нерешительно встала, раздавив сигарету в блюдце, но Светлана снова усадила ее на место.
– Сиди, – сказала она, – куда ты пойдешь?
– Да нет, – ответила Ирина, – я все-таки пойду. Поброжу, подышу… Воздух у вас тут отличный, прямо как живая вода. Даже не верится, что до Москвы рукой подать.
– Да, – сказала Светлана, – с этим у нас полный порядок. Ты не поверишь, но из нашей Крапивки можно воду пить без всякого кипячения.
– С ума сойти, – сказала Ирина. – В общем, спасибо за все. Я так понимаю, что вечером мы встретимся?
– Разумеется, – сказала Светлана. – Зря ты все-таки уходишь. Посидели бы…
Последняя фраза прозвучала фальшиво, и не фальшиво даже, а просто довольно холодно – как обычная формула вежливости. Так кролик в старом мультфильме спрашивал Винни Пуха и Пятачка: «Что, уже уходите?». Ирина прекрасно почувствовала этот холодноватый официальный оттенок и не обиделась: подругам явно нужно было переговорить наедине, а гостеприимство – очень хорошая вещь до тех пор, пока им не злоупотребляешь.