Он задумался, что она чувствовала к растущему в ее теле отпрыску. Первобытные люди очень хорошо чувствуют свои тела, многое знают о них, не прибегая к помощи инструментов. Какие-то первобытные чувства, которые говорят с ними изнутри. Мог ли будущий отпрыск быть причиной ее гнева?
— Смотри, — сказала Рут.
Келексель сел, сконцентрировался на сияющем овале экрана пантовива, где оживали почти-люди Фраффина. Двигались фигуры, огромные дикие чемы. Келексель неожиданно вспомнил услышанный недавно комментарий относительно постановок Фраффина. Кто-то сказал, что они похожи на кукольный домик наоборот. Да, его создания всегда ухитрялись казаться эмоционально, равно как и физически, больше, чем жизнь.
— Это мои родственники, — сказала Рут. — Брат и сестра отца. Они приехали на суд. Это их комната в мотеле.
— В мотеле? — Келексель выскользнул из кровати, подошел и встал рядом.
— Временное жилище, — пояснила она, усаживаясь за управляющие рычаги.
Келексель оглядел экран. Он видел комнату, оклеенную выцветшими малиновыми обоями. Тощая, с соломенными волосами женщина в розовом платье сидела на краю кровати. Рука с набухшими венами прикладывала к глазам промокший платок. Она казалась выцветшей, как вся эта комната: тусклые глаза, обвисшие щеки. Формой головы и тела она напоминала Джо Мэрфи, отца Рут. Келексель подумал, не станет ли и Рут в один прекрасный день точно такой же. Глаза женщины выглядывали из глубоких глазниц под тонкими бровями.
Мужчина стоял к женщине лицом, так что зрители видели только его спину.
— Ну, Клаудия, — сказал мужчина, — нет никакого смысла…
— Я просто не могу не вспоминать, Грант, — сказала она. В ее голосе слышались рыдания.
Келексель сглотнул. Его тело, казалось, сливается в эмоциональном единении с этими созданиями. Ощущение было сверхъестественным — омерзительным и в то же время гипнотизирующим. Сенсоцепь пантовива проецировала бьющие через край эмоции женщины. Они опьяняли.
— Помню, однажды на ферме около Мариона, — сказала она. — Джо тогда было около трех лет, и той ночью мы сидели на крыльце после того, как проповедник зашел к нам на ужин. Па вслух размышлял, как ему удалось заполучить те двенадцать акров земли вниз по ручью.
— Он всегда удивлялся этому.
— А Джо сказал, что ему надо пи-пи.
— В эту чертову будку во дворе, — сказал Грант.
— А помнишь те узенькие дощечки, проложенные через грязь? На Джо еще был беленький костюмчик, который ему сшила ма.
— Клаудия, что толку вспоминать все это…
— Ты помнишь ту ночь?
— Клаудия, это было очень давно.
— А я помню. Джо просил всех вокруг пройти с ним по этим дощечкам, но па сказал, чтобы он убирался прочь. И чего он боялся?
— Черт подери, Клаудия, иногда ты говоришь точь-в-точь, как па.
— Я помню, как Джо пошел туда совсем один — вроде маленького белого пятнышка в темноте. Тогда па гикнул: «Джо! Берегись, а не то тот вонючий ниггер схватит тебя!»
— И Джо побежал! — сказал Грант. — Я помню.
— И свалился в грязь.
— Он вернулся по уши грязный, — сказал Грант. — Я помню, — он усмехнулся.
— А когда па обнаружил, что он еще и обмочился, то пошел за ремнем для заточки бритв. — Ее голос смягчился. — Джо был таким маленьким парнишкой.
— Да, па перегибал палку, согласен.
— Смешно, какие вещи порой вспоминаются, — сказала она.
Грант подошел к окну, принялся теребить малиновую занавеску.
Обернувшись, он наконец показал лицо — тонкокостное, как у Рут, но заплывшее жиром. Резкая полоса пересекала лоб в месте, куда он надвигал шляпу — лицо было загорелым под ней и молочно-белым выше. Глаза казались совсем незаметными в темных глазницах. Руку, теребившую занавеску, бороздили темные вены.
— Какой сухой край, — сказал он. — Кажется, здесь никогда не бывает зелени.
— Я все думаю, почему он сделал это, — сказала Клаудия.
Грант пожал плечами.
— Он был странный, наш Джо.
— Только послушайте, — сказала она. — Был странным. Говоришь, как будто он уже умер.
— Думаю, что так и есть, Клаудия. Все равно что умер, — он покачал головой. — Что умер, что угодил в сумасшедший дом. На деле все едино, когда с тобой делают такое.
— Я слышала, ты много рассказывал о том, что происходило, когда мы были детьми, — сказала она. — Думаешь, это из-за того он… так кончил?
— Из-за чего?
— Из-за того, как па обращался с ним.
Грант обнаружил в занавеске висящую нитку, выдернул ее, начал катать между пальцами. Сенсоцепь проецировала чувство долго сдерживаемого гнева. (Келексель удивился, зачем Рут решила показать эту сцену. Он до некоторой степени понимал, какую боль она ей причиняла, но как она могла обвинять его или злиться на него за это?)
— В тот раз мы поехали на сельскую ярмарку, чтобы послушать черномазых певцов, — сказал Грант. — В повозке с мулами, помнишь? Джо не захотел ехать с нами. Он взбесился на па за что-то, но па сказал, что он еще слишком мал, чтобы оставлять его дома одного.
— Должно быть, ему было тогда все девять, — сказала она.
Грант продолжал, как будто не слышал.
— Когда Джо отказался вылезать из повозки, помнишь? Па говорит: «Пошевеливайся, парень. Ты что, не хочешь послушать ниггеров?» А Джо говорит: «Думаю, я останусь с мулами и повозкой».
Клаудия кивнула.
Еще одна нитка перекочевала из занавески в руку Гранта. Он сказал:
— Я тысячу раз слышал, как ты, когда не хотела куда-то идти, говорила: «Я останусь с мулами и повозкой». У нас половина народу говорила это.
— Да, Джо был такой, — сказала она. — Всегда хотел быть один.
Губы Гранта сложились в неуклюжую улыбку.
— Казалось, с ним вечно что-то происходило.
— Ты был, когда он сбежал?
— Ага. Это было после твоего замужества, верно? Па продал лошадь Джо, ради которой он все лето рубил дрова, чтобы выкупить ее у старого Бедняги Джона Викса, зятя Неда Толливера.
— Ты видел скандал?
— Я как раз был там. Джо назвал па лжецом, мошенником и вором. Па пошел за дубиной, но Джо был быстрее. Ему тогда было семнадцать, и он был сильным. Он дал этой дубиной па по голове так, как будто хотел убить его. Па рухнул, как заколотый теленок.
Джо вытащил деньги, что па получил за лошадь, побежал наверх, собрал саквояж и был таков.
— Ужасное было дело, — сказала она.
Грант кивнул.
— Никогда не забуду того, как тот парнишка стоял на крыльце, с сумкой в руке, придерживая сетку от комаров. Ма рыдала над па и прикладывала к его голове влажное полотенце. Джо заговорил так тихо, что мы ни в жизнь бы не услышали, если бы не были такими перепуганными и притихшими. Мы думали, что па наверняка умер.