«Я должен проникнуть в их разумы, — напомнил он себе. — Я должен жить их жизнью, думать, как они».
И в этот момент он увидел ситуацию такой, какой ее видят Дженни и его друзья-сантарожцы: они вовлечены во что-то наподобие партизанской войны. Своим независимым образом жизни Сантарога представляла собой слишком большую угрозу для финансово-промышленной олигархии остального мира, который, естественно, не мог терпеть подобное у себя под боком. Единственное спасение Сантароги — в уединении и сохранении своей тайны.
И в такой ситуации провозглашать свои принципы с высокой трибуны?! Полный идиотизм! Неудивительно, что она с возмущением оборвала его.
Десейн повернулся и посмотрел на Дженни, терпеливо ожидавшую, когда он начнет наконец выбираться из тумана дурацких заблуждений. Она ободряюще улыбнулась ему, и он внезапно увидел в ней всех сантарожцев. Они были индейцами эпохи бизонов, сражающимися с бледнолицыми за право жить и охотиться так, как им хочется, как ведет их природный инстинкт, а не подчиняясь законам белых людей. Но все дело было в том, что они жили в мире, в котором разные культуры не могли сосуществовать. Тот, внешний мир всегда пытается подвести людей под одну гребенку и сделать всех похожими друг на друга.
Сопоставляя оба мира в своем сознании, проясненном наркотиком и имеющем память чужака, он почувствовал глубокую жалость к Дженни. Сантарога будет уничтожена — в этом не было никаких сомнений.
— Я была уверена, что ты поймешь это, — сказала Дженни.
— Джасперс приравняют к сильным наркотическим средствам, как и ЛСД, — заметил Десейн. — Он будет запрещен, а вас уничтожат.
— Я никогда не сомневалась, что ты поймешь это после обработки, — произнесла Дженни. Она бросилась в его объятия, крепко прижалась к нему. — Я верила в тебя, Джил. Я знала, что с тобой все будет в порядке.
Десейн лихорадочно пытался найти нужные слова, но не мог. Он по-прежнему пребывал в глубокой печали. Подвергнут обработке…
— Но тебе, конечно, все-таки придется написать свой отчет, — произнесла Дженни. — Если ты потерпишь неудачу, это все равно ничего не решит. Они найдут другого. Нам это, признаться, порядком поднадоело.
— Да… мне придется написать отчет, — согласился Десейн.
— Мы понимаем.
Эти ее слова заставили Десейна вздрогнуть. «Мы понимаем». Не это ли «мы» рылось в его портфеле и чуть было не отправило его на тот свет… и на самом деле убило двоих других исследователей?
— Почему ты дрожишь? — спросила Дженни.
— Просто меня знобит, — ответил он.
И тогда он вспомнил нечто, которое, как он чувствовал, обволокло его сознание, — беспокойное, пытливое, всматривающееся в него древнее существо, которое пробудилось внутри его подсознания, поднялось, как шея динозавра. Оно все еще находилось там, внимательно наблюдая за ним, выжидая, осматриваясь, чтобы принять решение.
— Сегодня я работаю до полудня, — сказала Дженни. — Несколько моих друзей устроили пикник на озере. Они хотят, чтобы я приехала к ним, — девушка чуть отстранилась и посмотрела на Десейна. — Мне бы хотелось представить тебя в самом наивыгодном свете.
— Но… сейчас я не в состоянии плавать, — ответил он.
— Бедное твое плечо, — произнесла понимающе Дженни. — Понимаю. Но как чудесно будет в это время года побывать на берегу озера! Вечером мы могли бы развести костер.
«А кто эти МЫ?» — спросил у самого себя Десейн.
— Замечательная идея, — признался он и удивился, что, когда произносил эти слова, внутри у него похолодело от страха. Он сказал себе, что боится не Дженни — не эту страстную и прекрасную женщину. Впрочем, может быть, он боялся Дженни-богиню… эта наполненная злостью мысль пришла откуда-то из глубин сознания.
И тогда Десейн усмехнулся про себя, подумав, что различает слишком много нюансов в жизни людей этой долины. Но такова, наверное, судьба психоаналитика — видеть все сквозь призму рассуждений.
— Немного отдохни, а в полдень встречаемся внизу, — сказала Дженни.
Она подошла к двери, повернулась и внимательно посмотрела на Десейна.
— Ты ведешь себя очень странно, Джил, — заметила она. — Тебя что-то беспокоит?
Какие-то нотки в ее голосе, словно она пыталась прощупать его, внезапно заставили Десейна насторожиться. Нет, о нем беспокоилась не та естественная Дженни, которую он любил, это… некий наблюдатель выискивает, нет ли в нем чего-либо опасного.
— Ничто, ни отдых, ни еда, не излечит меня, — ответил он, пытаясь обратить все в шутку, но понял, что это была тщетная попытка.
— Увидимся чуть позже, — сказала девушка, ее голос по-прежнему казался отчужденным.
Десейн смотрел, как захлопывается за ней дверь. У него возникло ощущение, что он разыгрывает некую роль перед особого рода камерой, фиксирующей все моменты, когда он ведет себя не должным образом. Бессвязная мысль мелькнула в его сознании: «…обнажение личности, классифицирование и характеристика».
«Кто же это хочет обнажить мою личность, классифицировать и характеризовать меня?» — подумал Десейн. Он знал, что это опасный вопрос — из него вытекало множество обвинений и контробвинений.
Десейн почувствовал тяжесть свертка с едой. Он посмотрел на него и понял, что проголодался. При этом он понимал всю опасность, которую могла таить в себе эта пища. Неужели изменения, вызываемые Джасперсом, необратимы?
Он швырнул сверток на кровать, прошел к двери и выглянул в коридор. Никого. Потом перешагнул порог и посмотрел вдоль стены, за которой скрывалась телевизионная комната. Несколько секунд понадобилось ему, чтобы понять, что здесь что-то не так — реальность как бы исказилась: на том месте, где раньше в стене не было никакой двери, теперь появилась дверь.
Словно марионетка в руках кукловода, Десейн направился к этой двери и начал разглядывать ее. Обычная, из того же полированного, хотя и обшарпанного дерева, что и остальные двери гостиницы. Не возникало никаких сомнений, что она всегда находилась на этом месте. На табличке с номером была небольшая вмятина, а по краям — небольшой налет тусклости в местах, куда не доставала полирующая тряпка уборщицы. Ручка почернела от частого прикосновения.
Десейн покачал головой. Ему очень хотелось открыть эту дверь, но он сопротивлялся этому искушению, боясь того, что могло находиться за ней. Вдруг это самый обычный номер — кровать, ванная, письменный стол со стульями — это было бы хуже всего! Табличка с номером — 262 — привела его в возбуждение. У него вдруг возникло жуткое чувство, что он уже видел ее раньше… и именно на этом месте. Дверь казалась слишком обычной.
Неожиданно Десейн повернулся и пошел обратно, в свою комнату. Открыл окно. Ему вдруг показалось, что если он будет смотреть на город с козырька подъезда, то обязательно разрешит загадку. Он уже начал вылезать на крышу, но остановился, увидев какого-то мужчину, стоявшего на аллее с розовыми клумбами чуть дальше гигантского дуба. Десейн узнал Уинстона Бурдо, поливающего розы. Заметив Десейна, Бурдо махнул ему рукой.