— Но они тоже испытывают давление, — сказал Рэмси.
— Другого характера, — заметил Спарроу. Нагнувшись, он пощупал пульс Гарсии. — На сколько переливаний осталось крови?
— На два.
— Радиационные показания?
Рэмси взглянул на счетчик и не поверил своим глазам.
— Пятьдесят на пятьдесят.
— Он выживет, — произнес Спарроу. В его голосе прозвучала абсолютная уверенность, приговор, не подлежащий обсуждению.
Рэмси подавил непонятный приступ раздражения.
— Откуда такая уверенность?
— Ты удивился, когда смотрел на счетчик, — заметил Спарроу.
— Просто чудо, что он дожил до этого времени, — неожиданно для себя самого голос Рэмси выдал его раздраженность.
— В том то и дело, что чудо, — сказал Спарроу. — Послушай, Джонни, вне зависимости от научных знаний и медицины есть нечто, что вы, люди, как правило, отказываетесь признавать.
— Что именно? — в голосе Рэмси звучала теперь уже неприкрытая неприязнь.
— Например, существовать с Богом в душе, быть в гармонии с миром — вот реальность по ту сторону чуда. Это очень просто. Ты входишь… скажем, в фазу. Если выражаться в технических терминах. Ты входишь в резонанс с волной, вместо того чтобы сопротивляться ей, стараясь сохранить свое «я», — в тоне Спарроу сквозила спокойная отчужденность.
Рэмси крепко сжал губы, чтобы не высказывать вслух свои мысли. А между тем его тренированное сознание психолога систематизировало выводы: «Религиозный фанатизм. Фрагментация сознания. Непоколебимая уверенность в собственной правоте. Очевидный диагноз: ярко выраженный параноидальный тип».
— Непосредственно твоя адаптация сложилась в результате твоего обучения и практики психолога, — заметил Спарроу. — Ты должен иметь возможность действовать. Ты называешь это нормой. Ты веришь, что я нездоров, и это является правильным с твоей точки зрения. В этом случае ты выше обстоятельств, ты управляешь ими. Это твой способ выживания.
Ты можешь манипулировать или управлять мной как подопытным животным, таким образом ты борешься с давлением, которое оказывает на тебя мир.
— Это чушь! — рявкнул Рэмси. — Это не имеет к психологии никакого отношения! Ты не вполне понимаешь предмет, о котором рассуждаешь.
— Если твоя диагностика верна, то что, скорее всего, со мной будет дальше? — спросил Спарроу.
Прежде чем Рэмси успел взять себя в руки, у него вырвалось:
— Ты полностью сойдешь с ума! Полностью… — он замолчал.
Спарроу захохотал. Тряхнув головой, он ответил:
— Нет, Джонни. Я вернусь туда, где меньшее давление. И глубоко вздохну. А потом сыграю в покер в Гленн-Гардене. Потом пару раз напьюсь, раз уж этого так от меня ожидают. Проведу медовый месяц с женой, которая так нежна со мной, потому что ей неловко, что каждый раз, когда я ухожу в плавание, она мне изменяет. Но это ее форма адаптации. И в реальности это не причиняет мне боли. А почему бы и нет?
Рэмси удивленно посмотрел на него.
— И, конечно, займусь более интересными вопросами. Что на самом деле представляет собой все, что мы видим вокруг? Кто мы такие, человекообразные животные? Какой смысл скрыт за всем этим? И существует ли этот смысл? Но у меня очень крепкие корни. Я уже видел чудеса, — он кивнул в сторону Гарсии. — Я узнаю исход событий прежде, чем они происходят. Это дает мне…
Раздался звуковой сигнал блока переливания крови. Рэмси хлопнул по переключателю. Спарроу, обойдя вокруг койки, снял отводы артериальной и венозной трубок.
— Шестьдесят на сорок, — произнес Рэмси.
— Через двадцать два часа будем в Чарльстоне, — заметил Спарроу и пристально посмотрел на Рэмси. — Что ты собираешься докладывать ребятам адмирала Белланда о Гарсии?
— Не помню ничего такого о Гарсии, что могло бы заинтересовать Белланда, — ответил Рэмси.
Очень медленно губы Спарроу растянулись в широкую улыбку:
— Это нормально, не говорит о душевном здоровье, но нормально.
Рэмси вздохнул. «Интересно, почему я так раздражен?» — спросил он себя. И тут же его профессиональная подготовка дала очевидный ответ: «Типичная реакция сопротивления. Я не хочу сталкиваться лицом к лицу с какой-то частью самого себя. Есть нечто, что я не хочу замечать».
— Поговорим о Хеппнере, — сказал Спарроу.
Рэмси с трудом удержался, чтобы не заорать: «Во имя всего святого! Зачем?!»
— Он заинтересовался вопросами душевного здоровья, — продолжил Спарроу. — И однажды он понял, что я не вполне здоров. Тогда он попытался понять, а что же есть душевное здоровье? Он рассказывал о некоторых своих мыслях. И в конце концов оказалось, что он не в состоянии точно определить понятие «душевное здоровье». Получалось, что нет ничего определенного, все слишком расплывчато и относительно. Это для него означало, что он нездоров. — Спарроу прикрыл глаза.
— И что? — прошептал Рэмси.
— Он подал рапорт о переводе на берег. Он подал прошение об уходе с лодки, когда мы вернемся в порт. Это было в тот последний поход.
— И он поплыл по течению, — произнес Рэмси.
Спарроу кивнул.
— Он пришел к выводу, что у него нет якоря, нет опорной точки, точки отсчета.
Рэмси ощутил внутри странное чувство — ощущение, что он стоит на пороге великого открытия.
— Вот почему мне придется заняться воспитанием нового офицера-электронщика. Ты должен вернуться в ОПсих к своим корням. Там находится океан, в котором ты умеешь плавать.
Рэмси больше не смог сдерживаться и задал вопрос:
— А каково твое определение душевного здоровья, командир?
— Умение плавать, — ответил Спарроу.
Рэмси ощутил состояние шока, будто его с головой опустили в ведро с холодной водой. У него не было сил, чтобы дышать нормально. Откуда-то издалека до него донесся голос Спарроу:
— Под этим я понимаю, что здоровый человек должен понимать течения, должен знать, что необходимо делать в различных водах.
Рэмси услышал тяжелые раскаты грома, в противовес спокойному голосу Спарроу.
— Нездоровый человек напоминает тонущего. Вода тащит его, он бестолково барахтается, не зная верного направления… Джонни! Что случилось?
Рэмси слышал слова, но они, теряли свое значение. Комната вращалась вокруг него, как центрифуга, все быстрее и быстрее. Он схватился за блок переливания крови, но не удержался и рухнул на пол. Какая-то часть его ощущала прикосновение чьих-то рук к лицу, палец, поднимающий веко.
Голос Спарроу громко пропищал, будто в перевернутую воронку:
— Шок!
Бах! Бах! Бах!
Шаги.