– Разве отец не купит тебе другой нож?
– Этот он подарил мне на день рождения! – Дэвид вытер слезы. – Зачем ты выбросил его?
Катсук глядел на кремень и кусок обсидиана в руках.
«Подарок на день рождения. Сыну от отца: подарок от мужчины мужчине.»
Катсук чувствовал внутреннюю пустоту от того, что он никогда не сможет сделать своему сыну мужской подарок. Обсидиановый осколок оттягивал руку. Он знал, что сейчас жалеет самого себя, и это бесило больше всего.
Зачем кого-либо жалеть? Никакой отсрочки!
– Чтоб ты сдох! – взбесился Дэвид. – Чтоб ты сдох от кедровой немочи!
Катсук встрепенулся. Так вот где была зарыта собака! Невинный нашел себе духа, который выполняет его требования. Только вот где Хокват нашел себе такого духа? Тсканай передала? Если так, где она сама нашла его?
– Пчела предупредила меня, чтобы я выкинул нож.
– Дурная пчела!
У Катсука даже челюсть отвисла от таких слов.
– Ты поосторожней говори о Пчеле. Она может сделать так, что ты и до вечера не доживешь!
Просматривающееся в словах Катсука безумие несколько остудило гнев мальчика. Теперь им овладело чувство потери. Нож пропал. Этот сумасшедший выбросил его в реку. Дэвид попытался вздохнуть поглубже, но в груди отдавало болью. Ножа уже не найти. Внезапно он вспомнил про убитого туриста. Этот нож убил человека. Может, потому его Катсук и выбросил?
Катсук снова принялся бить кремнем по обсидиану.
– А ты уверен, что не спрятал нож в свою сумку?
Индеец отложил кремень и обсидиан, открыл сумку и показал ее содержимое мальчику.
Дэвид указал пальцем:
– А в этом сверточке что?
– Там твоего ножа нет. И вообще, можешь сам посмотреть.
– Вижу, – все еще злым тоном. – А что в свертке?
Катсук закрыл сумку и снова принялся за обсидиан.
– Там пух морской утки.
– Пух?
– Ну, такие мягкие перышки.
– Это я понял. Зачем ты таскаешь с собой этот дурацкий пух?
Катсук отметил, сколько злости было во взгляде мальчика, и подумал: «Пух я приколю к твоему телу, когда убью тебя.» А вслух сказал:
– Это для моих колдовских снадобий.
– А зачем это твой дух приказал тебе выкинуть мой нож?
«Он уже научился задавать вопросы правильно», – подумал Катсук.
– Так зачем? – настаивал мальчик.
– Чтобы спасти меня, – прошептал индеец.
– Что?
– Чтобы спасти меня!
– Ты же говорил Кэлли, будто тебя уже ничто не спасет.
– Кэлли не знает меня.
– Она твоя тетка.
– Нет. Ее племянника зовут Чарлз Хобухет, а я – Катсук.
Мужчина думал про себя: «Почему это я оправдываюсь перед своей жертвой? Что такого он делает, что мне приходится защищаться? Может, это из-за выброшенного мною ножа? Для него это была связь с отцом; отцом, который был у него до того, как он стал Хокватом. Да, это так. Я выкинул прочь его прошлое. То же самое пьяные лесорубы сделали с Яниктахт… и со мной.»
– Могу поспорить, ты никогда еще не был в бассейне с подогреваемой водой, – заявил Дэвид.
Катсук улыбнулся. Гнев Хоквата молниями бил в разные стороны. Сейчас мальчишка метался, будто зверь в капкане. «Занятия теннисом, плавательный бассейн.» Хокват вел спокойную жизнь, жизнь предохраняемой невинности, как жил его народ. Несмотря на попытку Тсканай, он оставался в хрупкой переходной позиции: наполовину мужчина – наполовину ребенок. Невинный!
Сейчас Дэвида охватила печаль. Горло пересохло. Грудь болела. Он чувствовал себя усталым и ужасно одиноким. Ну зачем этот придурошный Катсук делает каменный нож? Зачем он ему по-правде? Или он снова врет?
Дэвид вспомнил то, что читал об ацтеках, о том, как они убивали свои освященные жертвы каменными ножами. Ацтеки ведь тоже были индейцами. И тут же он отрицательно покачал головой. Ведь Катсук сам обещал: «Пока ты не попросишь меня сам, я тебя не убью». По-видимому, каменный нож был нужен ему для других целей. Наверное, чтобы делать этот свой дурацкий лук.
– Ты уже не сердишься на меня? – спросил Катсук.
– Нет. – Все равно, физиономия надутая.
– Это хорошо. В гневе ничему не научишься, потому что гнев блокирует твое сознание. А тебе есть чему научиться.
«В гневе ничему не научишься!» – думал Дэвид. Он взобрался на склон рядом с Катсуком, прошел немного по краю обрыва и уселся спиной к стволу тсуги. На земле вокруг него валялись куски обсидиана. Мальчик набрал целую пригоршню и стал бросать их в деревья, растущие у подножия склона.
Попадая в ствол дерева, обломки издавали щелкающий звук. Падая в подлесок, в колючий кустарник, они шелестели. Это было интересное дополнение к звукам, издаваемым при работе Катсука. Дэвид чувствовал, как с камнями улетает и злость. Все глубже и глубже мальчик погружался в свои мысли.
– Если ты хочешь бросить в меня камень, – сказал Катсук, – брось. Не надо насиловать свои чувства.
Дэвид вскочил на ноги, злость снова вспыхнула в нем. Он поднял кусок обсидиана размером с перепелиное яйцо, с острыми краями, потом стиснул зубы и изо всех сил бросил камень в Катсука. Камень, описав дугу, попал индейцу в скулу, оставив красную полосу, откуда сразу же потекла кровь.
Перепуганный тем, что он наделал, Дэвид отступил назад. Каждый его мускул был готов к немедленному бегству.
Катсук приложил к ране палец, поглядел на кровь. Любопытно, рана совсем не болела. Что это могло значить? Да, было неприятное ощущение удара, но не боли. Ах, да, Пчела блокировала его болевую чувствительность. Пчела защитила его своим колдовством, чтобы удары не действовали на него. Это было посланием Пчелы, ее даром. Дух, сидящий в Невинном, не мог победить!
«Это я, Таманавис, говорю тебе…»
– Катсук! Катсук, прости меня!
Мужчина поглядел на мальчика. Хокват уже был готов бежать, сломя голову, глаза его расширились и горели от страха. Катсук кивнул и сказал:
– Теперь ты, хоть и в неполной мере, знаешь, что я чувствовал, когда забирал тебя из хокватского лагеря. Это какая же ненависть должна быть, чтобы убить невинного ради нее. Ты хотя бы думал об этом?
«Убить невинного!» – думал Дэвид. А сам сказал:
– Но ведь ты же обещал…
– И я сдержу свое обещание. Так поступает мой народ. Мы не говорим о хокватской лжи. Ты хоть знаешь, как это бывает?
– Что?
– Когда мы добывали китов, кит сам требовал гарпуна. Кит сам просил, чтобы его убили.