– Правильно решил, не оставим. Но за то, что мы ждали, накинешь сто рублей.
– Сто рублей – пожалуйста. После налоговой инспекции, после этих собак мне и тысяча мелочевкой покажется! – он запустил руку в оттопыренный брючный карман и вытащил на свет божий пачку мятых, влажных от пота денег. – Считайте.
Он отдал деньги Григорию, затем сунул пальцы в рот, громко свистнул. Тут же появились две женщины, тоже, как и торговец, неопределенной национальности.
– Ты, Фатима, возьми эту коробку, а ты, Вера – ту. Женщины бережно взяли коробки с розами и понесли к киоску, до которого было метров пятьдесят.
– Куда ты своего прежнего грузчика дел?
– Черт его знает. Бомжара, одним словом. Они подолгу не задерживаются. Пару дней он у меня покрутился и исчез. Небось приглянулся тебе?
– Не у каждого московского торговца негр в услужении.
– Он не негр, а эфиоп.
– Имя еще у него чудное – Абеба.
– Имя это или кликуха, не знаю. Был эфиоп и исчез. Лишь бы деньги не исчезали. Остальное пережить можно.
Григорий пересчитывал купюры. Когда сумма сошлась, остальные деньги он отодвинул на сиденье к торговцу.
– Это что, еще столько осталось?
– Осталось, мы люди честные, – сказал Илья, выдергивая из рук торговца самую хрустящую сотку.
– Это хорошо, – торговец небрежно затолкал деньги в карман. На поясе у него висел кожаный кошелек, в котором позвякивали монеты.
– Чего деньги в карман прячешь, а, Тарас?
– В кармане надежнее. Кошелек срезать могут, а карман не отрежут. Я бабки бедром чувствую, они к ноге прилипают.
– Ты бы помылся, что ли.
– Вечером помоюсь. Запыхался я, как бегемот. Завтра привезете цветы?
– Завтра – нет, – сказал Григорий, – еще бутоны маленькие. А послезавтра – точно.
– Сколько штук?
– Сколько возьмешь?
– Четыреста возьму. Ваши розы лучше голландских, они живые. А те словно из тряпок сделаны. Братья довольно осклабились.
– Розы у нас что надо. На следующий год орхидеи разводить попробуем.
– С ними возни! Хотя берут. Дорогие цветы.
– Вот и я говорю, – пробурчал Григорий, – дорогие. Мы и с колбами договоримся, будем тебе сразу в колбах привозить.
– Э, до следующего года еще дожить надо. Может, путч, может, что, может, кто окочурится…
– Цветы всегда нужны, – сказал Илья, – и на похороны, и на свадьбу, и на день рождения. На кладбище никто без цветов не ходит.
– Это точно! Товар хоть и живой, хоть и скоропортящийся, но ходовой, – Тарас, как медведь, развернулся, махнул на прощание рукой и двинулся к киоску.
– Гнусный тип, – обращаясь к брату, произнес Григорий, – да еще провонял, как рабочая лошадь.
– Что поделаешь, ему же крутиться приходится. Мы ведь тоже крутимся, работаем с утра до вечера.
– Это точно.
Братья заговорщически переглянулись. Впереди было самое важное дело, то, без чего они не могли жить. Как для наркомана приобретение дозы является важнейшей и необходимой частью ритуала, так и для семьи Вырезубовых поиск жертвы и доставка ее домой являлись тем же самым.
– А теперь за дело, – сказал Григорий, скользя взглядом по толпе прохожих.
– За дело, – процедил сквозь зубы Илья и облизнулся.
* * *
Фургончик с яркими аляповатыми надписями на темно-синих бортах вздрогнул, начал медленно сдавать задом. Надписи на бортах – “Живые цветы” медленно скрылись за мутным стеклом оранжереи. Илья, широко расставив ноги, правой рукой подавал сигналы брату, сидевшему за рулем.
– Давай потихоньку! Еще на метр, еще чуть-чуть… Стоп! Стоп! – громко, перекрывая гул двигателя, закричал он.
Фургон послушно замер. Илья принялся снимать навесной замок на задней стенке, затем широко распахнул дверцы. Из машины пахнуло цветочным ароматом, густым, словно вытащили пробку из бутылки с розовым маслом и плеснули содержимым на пол.
Илья втянул цветочный аромат, ноздри хищно затрепетали.
– Давай быстрее! – крикнул он. В ответ хлопнула дверь, и Григорий спрыгнул на землю, подошел к брату и заглянул в фургон.
– Как думаешь, не сдох он там?
– Ты что, живехонек!
– Ну-ну, – сказал Илья и принялся вытаскивать из фургона цветы.
Григорий ему помогал. Когда цветы были убраны, Григорий вытащил из пачки сигарету и предложил брату. Но тот отрицательно затряс головой.
– Некогда!
– Не спеши, куда он с подводной лодки денется, давай покурим.
В машине, у передней стенки, на досках лежал связанный мужчина, руки и ноги его стягивали белые веревки. Рот был наглухо заклеен липкой лентой. Тело вздрогнуло.
– Видишь, я же говорил, что не сдохнет, – сказал Илья Вырезубов.
– Ну и хорошо. Недолго ему кукарекать. Давай вытащим наружу.
Илья забрался в машину, Григорий остался внизу.
– Ну что, в штаны от страха наделал? – спросил Илья, ткнув ногой связанного мужчину в бок. Тот таращил глаза, тряс головой. – Нет, не развязать! – проносилась в мозгу одна и та же мысль. – Если бы руки были передо мной, а рот не закрывала эта вонючая липкая лента, я бы зубами его разгрыз."
Опять послышались смех и гулкие шаги, в железном проеме подземной двери возникли две фигуры. Вернулись братья Вырезубовы. Теперь они были одеты в камуфляж: жилеты с многочисленными карманами, высокие шнурованные ботинки. Пленник не сразу сообразил, что за диковинные приспособления на их головах, то ли фонари, то ли телекамеры, то ли маски для подводного плавания. И лишь через минуту до него дошло, что это приборы ночного видения, в которых пока нет надобности, тускнеющий на глазах вечерний свет все еще лился в подвал сквозь открытый люк.
За открытым проемом большой металлической двери чувствовалось огромное пространство, оно то втягивало в себя воздух, то выдыхало назад. Нос у пленника не был заклеен, и запахи он различал. Когда воздух шел сверху, пахло цветами, пьяно и густо, но к этому благородному запаху роз примешивался еще один – тошнотворный, сладкий, к которому пленник никак не мог подобрать определение. Ему казалось, этот запах он слышит и улавливает впервые в жизни.
– Дыши, дыши, – буркнул Илья, переступая через связанное тело и взбираясь по ступенькам наверх.
Когда же воздух шел из глубин подземелья, пахло сырым бетоном, плесенью и застоявшейся грязной водой. С грохотом люк захлопнулся. Заскрежетал засов, а затем захрустел ключ. Подземелье погрузилось в кромешную тьму, ни единой щели, даже маленькой, как лезвие бритвы, не было видно.