Черноглазая блондинка в упор смотрела на Автономова, опираясь на воткнутую в песок лопату. Но, должно быть, меньше всего была приготовлена она к тому, чтобы услышать от Автономова тот ответ, который услышала. В голосе у него было лишь одно задумчивое удивление, когда он, подняв слегка покрасневшее лицо и встречаясь с ее вызывающим взглядом, спросил:

– Где же это, девочка, уже успели так изуродовать тебя?

После этого он круто отвернулся от нее и стал спускаться вниз на асфальтовую дорогу, по которой все время, пока он совершал обход плотины, катилась, сопровождая его, машина. Он не стал продолжать обход плотины, а, не оглядываясь, сел в машину и поехал обратно.

Не видел он и того, как черноглазая блондинка, которая еще некоторое время смотрела вслед ему, опираясь на лопату, вдруг отбросила ее в сторону, закрыла лицо руками и упала на песок, извиваясь и содрогаясь всем телом. Вокруг нее столпились другие женщины.

3

После зачастивших дождей установилась такая жара, что где бы люди ни работали на плотине, они обливались потом, и некуда было деться от мошки, черной кисеей застилающей пойму.

Но, пожалуй, самое скверное, жаркое и ветреное место досталось тому самому солдату, который теперь выстаивал свою вахту на пирсе рыбоподъемника. Ему не повезло уже с утра, когда начальник охраны назначил его стеречь всего одного ЗК в самом скучном месте, где давно уже были закончены все работы, за исключением ювелирных зачисток. Притом выпало солдату сторожить того самого ЗК, который и раньше всегда, когда им приходилось оставаться вдвоем, умел своим взглядом ковырнуть под самое сердце. Странный ЗК, и глаза у него всегда были такие, будто он в чем-то сочувствует своему стражу.

Но служба есть служба. ЗК, с надвинутой на глаза эбонитовой маской, висел, зацепившись за арматуру цепью на самой высокой отметке пирса рыбоподъемника, а солдат стерег его у подножия блока, изредка щурясь на трепещущее пламя электросварки. Впрочем, посматривал он туда лишь по обязанности, потому что все равно некуда было бы этому ЗК деться. Не за облако же он ухватится, изредка проскальзывающее над его головой в небе таком же ярко-синем, как и пламя электросварки. Все же солдат должен был посматривать наверх, не теряя из виду объект своей охраны, и поэтому все время стоял к котловану спиной, где его взор мог бы найти для себя кое-что более интересное. Там всегда было много людей и машин. Здесь же, лицом к безграничному разливу воды, день тянулся особенно долго.

Наконец снизу показалась голова поднявшегося на пирс по стремянке разводящего, и он крикнул, чтобы солдат со своим подконвойным спускались.

– Вместо тебя заступит Саранцев с другим ЗК, – пояснил разводящий, и голова его в пилотке опять скрылась за выступом пирса.

Теперь часовому оставалось только, спустившись со своим подконвойным, сдать его там начальнику конвоя, который собирал у ворот колонну отработавших свою смену ЗК перед отправкой их в зону. Первым спускаться по стремянке, как всегда, должен был ЗК, чтобы не оказаться за спиной конвоира. Посторонившись, солдат приказал ему спускаться.

Но, уже начав спуск по стремянке и оказавшись грудью на уровне выступа пирса, ЗК вдруг поднял к своему конвоиру лицо и негромко спросил его:

– Тебе, Усман, в пятьдесят шестой армии, в дивизии Аршинцева, не пришлось служить?

Беспощадно пекло солнце, тучами налетавшая из поймы мошка, черной дымкой окутывая плотину, лезла в глаза и горло, воспламеняла кожу. Ревели бульдозеры, бетономешалки, мотопоезда, самосвалы, клокотала в пульповодах земснарядов вода, смешанная с песком. И над всем этим из всех динамиков, со всех столбов звучала пластинка, которую чаще всего прокручивал дежурный по радиоузлу. У него в запасе почти не было других пластинок.

4

О том, что у Федора Ивановича в районе что-то случилось, его жена, Галина Алексеевна, догадалась сразу же, как только он пришел домой на обед..Пятнадцать лет они прожили вместе, и не такой Федор Иванович был человек, чтобы уметь за наигранно веселым выражением лица скрывать действительные мысли и чувства. Теперь, лишь только взглянув на него, Галина Алексеевна заключила, что происшествие, должно быть, у него в районе не из рядовых. Но и расспрашивать его она не стала, по опыту зная, что никогда не следует торопить ту минуту, которая все равно неминуемо наступит. Служебных секретов от нее у него давно уже не было. Поставив перед ним на стол тарелку с борщом, она опять ушла к себе на кухню, где у нее подходило тесто в большой кастрюле. Но спокойно пообедать Федору Ивановичу так и не пришлось. Без стука открылась дверь, и вошел Юсупов, тот самый солдат, который служил под командованием Федора Ивановича еще на погранзаставе, а после списался с ним и был вызван для службы в охране сюда, на стройку. В доме у Цымловых он был своим человеком, и к его посещениям здесь привыкли.

Но сегодня Галина Алексеевна, выглянув из двери кухни, встретила его без особого радушия, а Федор Иванович лишь на секунду приподнял лицо от тарелки.

– Обедать будешь? Усман покачал головой:

– Я, Федор Иванович, уже обедал.

– Ну, как знаешь. Все равно садись, раз пришел. – Усман продолжал стоять, и Федор Иванович уже с удивлением поднял голову, находя его поведение необычным. Он увидел, что широкое и обычно спокойное лицо Юсупова на этот раз было угрюмо. – Что же ты стоишь как пень?

– Як вам по служебному делу, – сказал Усман. Федор Иванович еще больше удивился:

– Тогда и приходить надо было не домой, а в район, что это у тебя за листок в руке?

– Рапорт, – сказал Усман.

Федор Иванович с сожалением посмотрел на остывающий в тарелке борщ. Он уже перестал дымиться. ^ – Какой еще рапорт?

– Я, Федор Иванович, прошу отчислить меня со службы.

– Что-о? – отодвигая от себя тарелку с борщом, Федор Иванович встал за столом. – Что это тебя укусило, Усман? То ты забрасывал меня письмами о вызове сюда, а теперь… В чем дело?

Голос Усмана упал почти до шепота:

– Она не хочет выходить за меня замуж.

– Кто?

– Валя.

– Антонова?

– Да.

– Ты же сам говорил, что она согласна.

– Если только я уйду с этой службы.

– А ты сказал бы ей, что она дура, хоть и твоя невеста. Ну ладно, не сердись, не дура, а просто еще молодая. Чем же ей не нравится твоя служба?

– Она говорит, я тюремщик.

– Вот как? – Приоткрывая дверь на кухню, Федор Иванович позвал: – Галя, пойди-ка сюда.

– У меня сбежит тесто, – ответила Галина Алексеевна. Она не любила, когда ее отрывали от дела.

– Всего на минуту.

В белом фартуке она показалась в дверях. Лицо ее раскраснелось. Сердитым взглядом Галина Алексеевна окинула Федора Ивановича и Усмана.