Вообще-то он был сторонником импрессионизма, а сюрреализм и абстракционизм оказывали на него временное влияние. Следы всех влияний можно было обнаружить и в портрете. Источник же его вдохновения не обращал на художника никакого внимания, и он рисовал совершенно без помех и с подъемом, пока вошедший в отдел Каролек не обратил внимание на его работу. Некоторое время он с интересом разглядывал завершаемое произведение.
– Посмотри-ка, Барбара, – сказал он спустя несколько минут, едва сдерживая ехидный смешок. – Иди сюда, посмотри на свой портрет.
Барбару охватило весьма тревожное предчувствие. Она встала и подошла к Лесю.
– Что это? – спросила она после длительной паузы. – Что изображено на этом рисунке? Откуда ты взял, что это мой портрет?
– Лесь все время смотрел на тебя, когда рисовал все это.
– Вот как! Разрешите, узнать, пан Лесь, в какой степени ваш рисунок связан с моей персоной?
Подозрительно вежливый тон Барбары содержал в себе зловещие нотки, но охваченный вдохновением Лесь не обратил на него никакого внимания. Он с любовью посмотрел на нее.
– Я вас вижу именно так… – робко шепнул он.
Барбара на мгновение потеряла дар речи. Портрет представлял собой набор геометрических фигур, среди которых только при большом воображении можно было увидеть деформированную женскую фигуру, лишенную одежды, в позе сфинкса, с явно выдающейся вверх задней частью и с чем-то вроде цветка в передней, изображающей, видимо, то, что должно было быть на месте зубов. Несколько минут Барбара не могла прийти в себя, молча вглядываясь в портрет.
– Значит, вы меня видите так… – медленно произнесла она. – Вы только меня видите так или вообще всех женщин?
– Только вас…
– Тогда разрешите выразить вам свое искреннее соболезнование. Ведь целыми днями вы вынуждены находиться в обществе человека, которого вы видите вот так, – она показала на портрет. – Это же кошмар! Я горячо вам сочувствую. Я думаю, что для вас будет большим утешением не иметь перед глазами оригинал, поэтому я предлагаю повернуть ваш стол так, чтобы вы сидели ко мне спиной!
Каролек начал глупо и неприлично хихикать. Януш из любопытства присоединился к компании сотрудников, стоящих возле Леся, и замер, ничего не говоря, потрясенный, видимо, образом, который был создан прямо у него на глазах. Еще кто-то заглянул в отдел и не преминул поинтересоваться, что это за толпа там, у стола? Через некоторое время возле Леся стояло уже семь человек. Последними к ним присоединились директор с главным инженером.
– Это что? – поинтересовался главный инженер.
– Портрет Барбары, – охотно пояснил Королек.
И снова директор переглянулся с главным инженером. Самые мрачные их предположения, к сожалению, подтверждались.
– Великолепно, – несколько неуверенно произнес директор. – Вы прекрасно схватили форму. Эта характерная черта…
– Что?! – прервала его Барбара ледяным тоном. – Что ты сказал?!
Директор вдруг осознал, что загнан в угол. С одной стороны – опасный сумасшедший, в руках которого он собственными глазами видел кухонный нож, а с другой стороны – разъяренная и непредсказуемая фурия. На мгновение у директора появилось страстное желание ретироваться, пока не поздно, но тут же он понял, что не имеет права делать этого. Он ведь директор, он ответственное лицо. И, решительно подойдя к Барбаре, он сделал попытку успокоить ее, не будучи уверенным в успехе:
– У меня к тебе есть дело. Выйдем.
Они вышли, оставив возле Леся главного инженера, который, придя в себя после первого потрясения от Лесева творчества, принялся убеждать окружающих, к их неописуемому удивлению, что картина Леся является, по его мнению, выдающимся произведением.
Через четверть часа все бюро уже было в курсе дела, что один из их сотрудников повредился в уме из-за жары. Лесь был приятно удивлен и никак не мог понять, кому он обязан за такую удивительную и непонятную благожелательность и внимание со стороны сослуживцев. Все как один – и мужчины и женщины – встречали аплодисментами каждую его реплику, оказывали ему всяческие услуги, стараясь угадать его малейшее желание. Даже Януш, все время подгонявший его работать, избегал теперь даже напоминать ему о сроках окончания интерьера.
Лучезарное состояние Леся все усиливалось. В нем пробудилась горячая благодарность к окружающим, его мрачные мысли растворились где-то в голубой дали; угнетенности как не бывало. Радостный и возбужденный, Лесь совершенно забыл о своих зловещих намерениях, и память о них вернулась к нему только на следующее утро, по дороге на работу. По обыкновению, Лесь снова опаздывал и опять не мог придумать какое-либо правдоподобное объяснение. Вчерашнее настроение улетучилось совершенно, и сердце снова сжималось в немыслимой тоске и бессильной ненависти к администраторше.
Он вошел в кабинет пани Матильды, отметился в книге приходов и задержался. Сделать вид, что он забыл о книге опозданий? Вероятно, он уже не успеет, сейчас она обязательно подсунет ему эту проклятую отвратительную макулатуру…
Но ничего такого не произошло. Пани Матильда сурово посмотрела на Леся, забрала у него авторучку и, не говоря ни слова, вернулась к своим занятиям. Леся охватило беспокойство. Еще вчера, в конце рабочего дня, он сообразил, что его утреннее столкновение с директором и главным инженером не прошло бесследно и что его стали подозревать в помешательстве. Но это ему отнюдь не мешало. Он не был нисколько удручен внимательным и осторожным отношением к себе, ибо побочные следствия этого заблуждения были ему на руку. Если же теперь дело дошло до того, что и непреклонная до сих пор пани Матильда боится дразнить его книгой опозданий, видимо, устрашенная его состоянием, то дело усложняется. Еще неизвестно, до чего все это может дойти. Но во всяком случае, напомнить ей об этом дурацком документе он отнюдь на собирался.
– Добрый день, друзья! – бодро сказал он, входя в отдел и ставя портфель на стол. – Вы случайно не знаете, почему пани Матильда не воткнула мне в зубы сегодня книгу опозданий? Это тоже связано с моим помешательством?
– Отчасти, только отчасти, – вежливо ответила Барбара. – Есть более существенная причина, впрочем, довольно неприятная для вас.
– Ты лучше скажи сразу, – по-приятельски предложил Януш. – Чистосердечное признание всегда являлось смягчающим обстоятельством.
– В чем я должен признаться? – недоуменно спросил Лесь, и его беспокойство усилилось.
– Да вы не отпирайтесь. Это же бессмысленно. Все равно все всплывет наружу.
– Нет. Лучше сразу не признаваться. Пани Матильда ему этого никогда не простит, – запротестовал Каролек. – Просто ее надо тихонько подбросить.
– Все равно не простит. Я бы советовал тебе обходить ее теперь десятой дорогой.
– Я вижу, что жара и на вас вредно влияет, – обиженно сказал Лесь. – О чем это вы толкуете?
– Ладно, ладно! Не строй из себя казанского сироту! Хоть перед нами-то не ломайся! Мы можем понять тебя. Ломай комедию перед Гипцио, перед Збышеком, перед пани Матильдой, но зачем перед нами? За кого ты нас принимаешь? Где ты ее спрятал? Дома?